Читать книгу - "Малиновский. Солдат Отчизны - Анатолий Тимофеевич Марченко"

— Прекрасное подтверждение всему тому, о чём мы говорили на сегодняшней встрече, — заметил Малиновский.

— Но это всё в прошлом. Я ведь вот о чём хотел вам сказать, Родион Яковлевич, вы уж извините, что задержу вас на несколько минут. Трудно, очень трудно стало работать над произведениями об армии. Ну, во-первых, жесточайшая цензура. Во-вторых, и ваше ведомство не даёт развернуться. Если в произведении герой гибнет, значит, уже дегероизация. А если изобразить ЧП в армии — так это уже поклёп на все вооружённые силы. Закрутит писатель сложный конфликт — сразу вопль: какие могут быть конфликты в нашей армии, если она едина? Мы-то понимаем, что, конечно же, всякие ЧП армии ни к чему, но в жизни они происходят! А в драматургии так без конфликтов и вовсе чёрт его знает что получается! Вы же сами не будете смотреть спектакль, который вроде пустой агитки.

— Абсолютно разделяю ваше мнение.

— Вот видите! — обрадованно воскликнул Штейн. — Но попробуйте растолковать это военным чиновникам! Они требует, чтобы всё было точно по уставу. Но если идти таким путём, ничего хорошего для литературы не будет.

— Будем делать всё возможное, чтобы устранять эти проблемы. Хотя, сами понимаете, задачка не из арифметики, а из алгебры.

— Спасибо хоть за обещание, Родион Яковлевич. А главное — за понимание.

— Хочу вам сказать, что смотрел многие спектакли по вашим пьесам. Особенно на душу лёг «Флаг адмирала». Адмирал Ушаков — великая личность! Умеете вы живописать моряков.

— Ещё раз спасибо на добром слове. Но по мне, — горячо, будто ему кто-то возражал, заговорил Штейн, — лучшее, что есть в нашей драматургии, так это «Оптимистическая трагедия».

— Вишневский тут самого себя превзошёл. — Малиновский как бы мысленно увидел неугомонного Всеволода, с которым ему довелось встречаться в Испании. — Да и сам он человек, каких мало на свете. И талант, и воля, и ум, да и фанатизм — всё в одном человеке! А какое мужество!

— А ведь сколько травили его за эту самую «Оптимистическую трагедию»! Мол, воспел случайных анархо-бандитских персонажей, проникающих в наш флот. А он просто-напросто боролся с благополучненькой прилизанностью театральных пасторалей за смелость и остроту в изображении военной темы. И до сих пор эта борьба не потеряла своей актуальности. Сколько у нас развелось критиков-формалистов, своим ядом отравляющих истинное творчество! Тут и заушательская критика, и разгромные статьи с ярлыками, и того хуже — прямое замалчивание.

— Но тем смелее должна быть борьба со всем этим.

— Пока эта борьба не в нашу пользу, — вздохнул Штейн. — Чиновник слушает и ухмыляется: «Уж теперь кого-кого, а тебя, мерзавец, когда ты свои опусы в издательство понесёшь, я так прищучу — век будешь помнить!»

Малиновский засмеялся и сказал:

— Волков бояться — в лес не ходить! Пусть литературная общественность не молчит. Однако позвольте откланяться, я уже и так задержался.

— Простите, ради бога. Но когда ещё удастся вот так поговорить? Трибуна, она и есть трибуна, личного общения она, увы, не заменит.

— А вы заходите ко мне как-нибудь, — пригласил Малиновский. — Созвонитесь и заходите.

Выйдя на улицу к машине, он с наслаждением вдохнул ядрёный морозный воздух. Все его мысли уже были дома.

На следующий день Епишев пришёл к министру обороны и осторожно поинтересовался:

— Ну что, Родион Яковлевич, удалась встреча? Как, на ваш взгляд?

— Кажется, всё прошло нормально. Остаётся только, чтобы теперь писатели ещё и книги писали.

— Куда они денутся! — бодро заверил Епишев.

Малиновский неожиданно громко рассмеялся. Епишев с удивлением уставился на министра.

— Тут мне одна маленькая историйка вспомнилась, — подавив смех, сказал тот. — А может, байка. Приезжает как-то корреспондент одного нашего журнала из командировки в воинскую часть, докладывает главному редактору о своих впечатлениях. Говорит, в части нет элементарного порядка, дисциплина ни к чёрту. А редактор смотрит на него непонимающе. «Как так? Мы же в прошлом номере журнала передовую статью о воинской дисциплине печатали, а в позапрошлом номере — о чести и достоинстве советского воина. Что они там, журнал наш не читают?» Хорошо, что ещё корреспондент не брякнул, что в одном из подразделений зашёл по нужде в солдатский туалет и увидел одну из тех передовиц висящей на гвоздике. Вот так, Алексей Алексеевич, порой бывает, а мы так уповаем на статьи!

— Намекаете, Родион Яковлевич, на пустопорожность наших вчерашних разговоров?

— Ну что вы, ни в коей мере. Слово — великая сила. Недаром же в Библии: «Вначале было слово». Разумеется, не каждое. Бывает, слово вдохновит, а бывает — и убьёт.

Малиновский умолк и, уже пожимая руку Епишеву, произнёс не то серьёзно, не то в шутку:

— Теперь нам с вами остаётся от писателей шедевров ждать. Наберёмся терпения.

...В середине дня зазвонил «главный» кремлёвский телефон.

— Привет, Родион Яковлевич! Хрущёв говорит.

— Добрый день, Никита Сергеевич!

— Скажи-ка, ты у нас кто?

— Пока что министр обороны, — сухо ответил Малиновский, предчувствуя какую-нибудь пакость.

— Вот-вот — обороны! — подхватил Хрущёв. — А я уж, грешным делом, подумал, что ты у нас министр культуры. Или того хуже — секретарь Союза писателей.

— Что-то я не очень понимаю...

— А чего тут понимать? Тебе что, делать больше нечего, как с этими щелкопёрами возиться? Мало того что я их то и дело уму-разуму учу, так ещё и ты впрягся. С меня пример берёшь? — В голосе Хрущёва проступала ревность: вот какой конкурент нашёлся!

— Так мы, Никита Сергеевич, вместе с Главпуром посчитали, что такая встреча будет полезной. Епишев и в ЦК это согласовывал. Да и писатели были довольны. Сурков — так тот прямо сказал, что впервые за тридцать лет такое совещание, точнее, встреча проходит. Войну вспоминал, как тогда писатели с военачальниками часто встречались.

— А ты его побольше слушай, этого песенника, он тебе ещё не то напоёт! Его мёдом не корми, только дай поговорить. По известному принципу: прокукарекал, а там хоть не рассветай! Ну да ладно, речь о тебе. Ты у нас, можно сказать, самый главный министр — обороны! На тебе все наши вооружённые силы. Вот и занимайся ими. Ты ещё с трибуны этой встречи не сошёл, а вражеские зарубежные голоса уже