Читать книгу - "Свято место пусто не бывает: история советского атеизма - Виктория Смолкин"

В Черкасскую область выехала группа в село Белоозерье. Я поселился у верующего молодого человека (мне сказали, что он верующий), но я не говорил, что я атеист. Я не веду атеистической работы, но вижу, что здесь религиозностью не пахнет. Вечером садятся и играют в карты под иконами. Я терпел три вечера в том отношении, что не вижу взаимоотношения карт с богом, а потом спрашиваю: «Почему вы под иконами в карты играете?» Они отвечают: «А нам там очень удобно!» Я говорю, что там ведь бог нарисован, а хозяин отвечает: «Ну, они привыкли!»

(Смех в зале)

Говорят, что не верят в бога. Я спрашиваю: «А в церковь ходите?» Отвечают: «Все ходят, и мы ходим!» – «Ребенка крестили?» – «Все крестят, и мы крестили!» Я начинаю читать лекцию, что это дикарство, что дикари проводят такой обряд и т. д. Хозяин слушал внимательно и говорит, что интересно послушать, но заявляет, что «Все дикари, и я дикарь».

(Смех в зале)

Я знал, что он не любит попа, и спрашиваю: сколько заплатил попу? Он говорит, что поп – тунеядец, что все идет ему в карман, что ребенка крестил и дал трешник в кассу, а два рубля попу. Я говорю: «5 рублей дали дармоеду», а хозяин отвечает: «Пусть он ими подавится!»

Я начал взывать к родительским чувствам, что как это вы ребенка в холодную воду опускаете? Хозяин в ответ: «А мы договорились с попом, он воду подогрел!» Я продолжаю, что это антисанитарно, что в воде есть бактерии, что ребенка вы подвергаете опасности заболеть, заразиться, но он спрашивает: «А вас крестили?» Я говорю: «Крестили». Он заявляет: «И меня крестили. Всю матушку-Русь крестили, а, смотрите, какая она вымахала!»

(Веселое оживление, смех)

И вместе с этим люди ходят в церковь, деньги дают, поддерживают ее. Поэтому трудно определить, верующие они или неверующие.

Дулуман заключил свою историю, резюмировав: «Кроме всего прочего, критерии религиозности нужны не только, чтобы „отделить агнцев от козлищ“, но и чтобы понимать, с кем именно нам следует работать. Мы ведь не всегда можем объяснить, к какой категории относить тех или иных людей»⁶⁸². Теперь было недостаточно традиционной шкалы оценок, на одном конце которой находились религиозный «фанатик» и «убежденный верующий», а на другом – «убежденный неверующий» и «атеист».

Самое поразительное в рассказе Дулумана о его общении с деревенским верующим – то, что Дулуман критикует этого человека не за саму веру, но скорее за недостаток сознательности и дисциплины. Кажется, Дулуман придает тому факту, что люди играют в карты под иконами, больше значения, чем сам предполагаемый «верующий». В той сцене, которую Дулуман увидел в Белоозерье, его задевало не то, что в доме молодого человека висят иконы, а то, что хозяин дома индифферентен к противоречию между исповедуемой им религиозной верой и неуважительным отношением к ней. Как видим, теоретики атеизма были педантами в том отношении, что пытались отыскать не просто идейную приверженность, но специфический тип разума и сознательности. Религия в их понимании представляла собой сочетание личной веры и сознательной дисциплины. Поведение верующего должно было соответствовать догматам его религии. Но вместо этого они видели противоречия, которые были очевидны для теоретиков атеизма, но далеко не очевидны для самих верующих.

Жизнь, как показывали социологические исследования, не укладывалась в критерии, заданные учеными, и это заставляло теоретиков атеизма пересмотреть свои гипотезы и переосмыслить понятийный аппарат. Они поняли, что без выработки особого языка, на котором можно было бы обсуждать противоречия религиозности, выявленные в ходе полевых исследований, нельзя вести успешную атеистическую работу. Попытки создать типологию «веры» по-прежнему занимали центральное место в работе Института научного атеизма. На конференциях и семинарах непрерывно звучали вопросы и предложения, выявлялись разногласия и вспыхивали дискуссии относительно того, как использовать в атеистической работе полученные социологами знания о религиозном ландшафте страны. Эти вопросы имели решающее значение, поскольку к концу 1960‐х гг. теоретики атеизма пришли к пониманию, что недостаточно просто разрушить религиозную веру и что неверующий еще не то же самое, что атеист. В результате некоторые специалисты предлагали сфокусировать атеистическую работу на середине воображаемой шкалы религиозности: направить ее на колеблющихся и пассивных атеистов. Но точно так же, как по вопросу о том, что является определяющей чертой верующего, не было единогласия и по вопросу о том, что делает человека атеистом. Один московский специалист сформулировал это так: «Товарищи, мы должны видеть идеал, к которому мы стремимся. Что значит „атеист“? Атеист: тот, что совершенно не подвержен никаким сверхъестественным тенденциям по линии церковной, по линии любой мистики»⁶⁸³.

И все же наиболее заметным, особенно среди молодежи, был рост той категории, которую называли «индифферентными». Это означало, что «атеистов» следовало отличать не только от «верующих», но и от тех, кто был безразличен и к религии, и к атеизму⁶⁸⁴. Категория индифферентных возникла как показатель критического состояния веры, и атеистические кадры с тревогой отмечали, что численность именно этой категории росла особенно быстро.