Читать книгу - "Взлеты и падения великих держав - Пол Кеннеди"

Спустя еще три десятилетия — короткого, по меркам системы великих держав, промежутка времени — та же самая Европа станет разрывать сама себя на части, а некоторые из ее государств окажутся близки к краху. Еще через три десятка лет европейскому господству окончательно придет конец. Значительная часть континента будет испытывать серьезные экономические проблемы, некоторые регионы будут просто лежать в руинах. И в этих условиях будущее всей Европы окажется в руках двух держав — США и России.

Хотя в 1885 году, очевидно, никто не мог бы предсказать разрушения и опустошения, ожидавшие Европу шестьдесят лет спустя, однако многие дальновидные эксперты в конце XIX века в своих прогнозах уже отмечали направления грядущих изменений в мире. Интеллигенция и журналисты, как и политики того времени, говорили и писали в духе вульгарного дарвинистского мира вечной борьбы, успехов и поражений, взлетов и падений. Более того, уже в 1895–1900 годах начали просматриваться очертания будущего мироустройства^{336}.

Главной особенностью этих предсказаний было возрождение идеи де Токвиля о том, что США и Россия в будущем станут самыми могущественными мировыми державами. Неудивительно, что эту точку зрения пошатнули поражение России в Крыму и неубедительная демонстрация ею своего превосходства в войне с Турцией в 1877 году, а также разгоревшаяся Гражданская война в США и последующий период реконструкции на Юге и расширения в западном направлении. К концу XIX века, однако, рост индустриального и сельскохозяйственного могущества Соединенных Штатов и военная экспансия России в Азии заставили европейских наблюдателей обеспокоиться в отношении мироустройства в XX веке, которое, как гласила поговорка, будут определять русский кнут и американский кошелек^{337}. Возможно, из-за преобладания неомеркантилистских коммерческих идей над миротворческой глобальной системой свободной торговли, предложенной некогда Кобденом, налицо была более ярко выраженная, чем ранее, тенденция утверждать, что изменение экономической мощи способно привести также к политическим и территориальным изменениям. Даже обычно осторожный в выражениях британский премьер-министр лорд Солсбери признался, что мир разделился на «живые» и «умирающие» державы^{338}. Недавнее поражение Китая в войне с Японией (1894–1895), унижение Испании Соединенными Штатами в их скоротечном военном конфликте (1898), равно как и отступление французов перед британскими силами во время Фашодского кризиса в верховьях Нила (1898–1899), интерпретировались как доказательства того, что принципы «естественного отбора» справедливы не только для животного мира, но и в отношении целых стран. Великие державы теперь воевали не просто решая какие-то европейские вопросы, как это было еще в 1830-м или даже 1860 году, а за рынки и территории в других частях мира.

Но если Соединенным Штатам и России роль будущих великих держав была обеспечена благодаря их соответствующим размерам и численности населения, то кто мог бы составить им компанию? Среди государственных деятелей была очень популярна «теория трех мировых империй», согласно которой только три (иногда четыре) крупнейших и влиятельнейших национальных государства могли бы сохранить свою полную независимость^{339}. «Мне кажется, — заявил британский министр колоний Джозеф Чемберлен в одном из своих выступлений в 1897 году, — что мы наблюдаем тенденцию, когда вся власть сосредотачивается в руках больших империй, а небольшие непрогрессивные королевства оказываются на вторых ролях и теряют независимость…»^{340} Это было актуально для Германии, и адмирал Тирпиц активно убеждал кайзера Вильгельма в необходимости создания большого флота, чтобы стать одной из «четырех ведущих мировых держав (Россия, Англия, США и Германия)»^{341}. Франции тоже следовало бы войти в число правителей миром, предупреждал в это же время монсеньор Дарси, отмечая, что «те, кто не идет вперед, начинают отставать, а те, кто отстает, — гибнут»^{342}. Для таких давно сформировавшихся государств, как Великобритания, Франция и Австро-Венгрия, проблема состояла в том, чтобы перед лицом новых вызовов сохранить свой статус-кво в мировой политике. Молодым же державам — Германии, Италии и Японии — необходимо было достичь, как это называли в Берлине, «свободы действий в мировой политике», пока не окажется слишком поздно.

Едва ли нужно уточнять, что не весь род человеческий поголовно был одержим идеями, с которыми XIX век подходил к своему концу. Многих больше беспокоили внутренние, социальные проблемы. Они цеплялись за либеральные идеалы, основанные на мирном сосуществовании без вмешательства государства^{343}. Тем не менее в правящих элитах, военных кругах и империалистических организациях преобладало представление о мироустройстве, подразумевавшее борьбу, изменения, соперничество, применение силы и использование всех национальных ресурсов для усиления могущества государства. Менее развитые регионы мира стремительно перекраивались, но это было лишь началом истории. Активный захват территорий, предупреждал геополитик сэр Хэлфорд Маккиндер, может привести к смене главной цели современных государств — к экспансионизму вместо повышения эффективности и внутреннего развития. Теснее, чем когда-либо прежде, может стать взаимосвязь «между крупными географическими и историческими обобщениями»^{344}, и, таким образом, размеры и цифры будут точнее отражаться в мировых балансах, при условии что имеющиеся ресурсы используются должным образом. Страна с сотнями миллионов крестьян не сможет играть значительную роль в мировой политике. С другой стороны, современное государство, не имеющее достаточной промышленной и производственной базы, тоже проиграет. «Успех сопутствует государствам, имеющим наилучшую промышленную базу, — заявил как-то британский империалист Лео Эймери. — Те, кто обладает развитой системой промышленного производства, изобретательства и научно-технической деятельности, имеют все шансы добиться превосходства над остальными странами»^{345}.

История международных отношений в последующие полвека по преимуществу стала реализацией этих прогнозов. В Европе и за ее пределами в значительной степени изменился баланс сил. Рушились старые империи, а на их место приходили новые. На смену многополярного мира 1885 года уже к началу 1943 года пришел биполярный. Ужесточилась борьба за мировое влияние, которая вылилась в войны, совершенно отличные от локальных столкновений в Европе в XIX веке. Эффективное промышленное производство и научно-техническое развитие стали важнейшими составляющими могущества государства. Изменение доли в мировом производстве напрямую сказывалось на уровне военной мощи и степени внешнеполитического влияния. Отдельные личности все еще играли большую роль в политике (а как могло быть иначе в век, породивший Ленина, Гитлера и Сталина?), но только потому, что управляли огромными производственными силами и могли использовать их тем или иным образом. И, как показала судьба нацистской Германии, проверка уровня мирового могущества путем развязывания войны безжалостна к любой нации, недостаточно сильной в промышленно-техническом отношении, а следовательно, и в плане вооружения для того, чтобы стать мировым лидером.