Читать книгу - "Битва двух империй. 1805-1812 - Олег Соколов"

Весь огромный зал, наполненный гостями, запылал. Толпу охватила паника. Нужно сказать, что молодая императрица проявила себя достойной преемницей своих коронованных предков. Вместо того чтобы побежать из зала, она села на трон, показывая пример спокойствия, и встала с места только тогда, когда император взял её за руку и повёл из зала. Он, однако, старался двигаться неторопливыми шагами, чтобы сохранить достоинство и подать другим пример. Ему и его молодой супруге удалось выйти из пожара невредимыми.

Едва Наполеон отвёл императрицу в безопасное место, он снова вернулся туда, где бушевало пламя, чтобы принять меры для тушения пожара и спасения пострадавших. Последних оказалось очень много — около ста человек получили ожоги и ранения, не менее десяти умерли. Сестра княгини Шварценберг, думая, что её дочь осталась в зале, бросилась в огонь, чтобы её спасти. В этот момент зал обрушился, и она погибла в пламени.

Среди пострадавших был князь Куракин. Генерал Лежён, тогда молодой офицер, рассказывает: «Одного из первых, кого я мог вытащить, был несчастный князь Куракин, посол России. Он был в ужасном состоянии. Кожа на кисти его руки была ободрана и залита кровью… Под его телом лежало несколько наполовину обожжённых дам, которых мы вытащили с большим трудом из пламени. Шпаги мужчин цеплялись за одежду и мешали нам высвободить пострадавших. Со всех сторон раздавались крики боли и отчаяния. Матери звали своих дочерей, мужья своих жён».

Трагедия, произошедшая на балу Шварценберга, вызвала много пересудов в Париже. Все вспоминали, что на бракосочетании другого монарха, Людовика XVI, с австрийской принцессой Марией-Антуанеттой во время фейерверка произошёл взрыв, который унёс жизни более ста человек. Известно, какая участь постигла короля и королеву. Смутные предчувствия чего-то недоброго возникли почти у всех, кто был современником этого события.

Наполеон был суеверен, и драма бала 1 июля засела у него в мозгу. Позже, когда в ходе войны в России ему доложат, что австрийский корпус Шварценберга, сражавшийся на стороне французов, разгромлен, а сам Шварценберг погиб (обе эти новости были ложными), император воскликнет: «Значит, точно, это он был дурным предзнаменованием!»

Всё это, конечно, суеверия, но что-то в них, наверное, было. 10 июля 1810 г. Наполеон отдал первый приказ, который можно рассматривать как хотя и очень отдалённую, но, тем не менее, подготовку войны. Из замка Рамбуйе он написал военному министру: «Я желаю, чтобы Вы секретно собрали информацию о состоянии дел с оружием в герцогстве Варшавском… Моим желанием является иметь в этой стране большое количество оружия, чтобы в случае необходимости вооружить население».

Конечно, это была всего лишь мера предосторожности с целью возможной обороны Польши, а никак не подготовка вторжения в Россию, но ведь и в России всего лишь принимали меры предосторожности…

Интересно, что в это время, когда в штабах обеих держав уже подумывали о войне, когда русские войска начали понемногу передислоцироваться в западные губернии, отношения между обеими империями формально продолжали оставаться дружественными и союзными.

В своём циркуляре послам Франции министр иностранных дел Шампаньи напоминал о том, что союз с Россией сохраняется, и французские посланники должны опровергать предположение, что между странами возникли какие-то осложнения. Одновременно Александр I в своей инструкции генерал-майору Н. Г. Репнину, которого он отправлял с посольской миссией ко двору короля Испании Жозефа Бонапарта, писал следующее: «Я должен ещё раз повторить Вам, что у меня нет более тесных и, как я полагаю, более полезных для блага моей империи связей, чем те, которые установлены мною с императором Наполеоном. Эти связи, покоящиеся на столь прочном основании, должны определять всё Ваше поведение; в глазах короля Испании… Его (Жозефа Бонапарта) утверждение на троне я рассматриваю не только как событие, полагающее предел неисчислимым бедствиям испанской нации, которую я всегда уважал, но и как шаг на пути к всеобщему миру, ибо, коль скоро в этом королевстве будет восстановлено спокойствие, Англия потеряет всякую возможность вести войну, опустошающую страны континента».

Однако, если пушки пока молчали, а дипломаты обменивались любезными фразами, уже начали активно работать воины другого, невидимого фронта — тайные агенты, русские и французские. В шпионской войне, которая развернулась гораздо раньше боевых действий, пальма первенства, без сомнения, была на стороне России.

Французский посол Арман де Коленкур, отважный воин и светский любезник (что тогда считалось вполне совместимым, и более того, даже очень хорошо сочетающимся) был плохим разведчиком, и это вполне понятно. Мораль начала XIX века оставалась ещё во многом отмеченной характерным для традиционного общества презрением к профессии шпиона. В те времена просто невозможно себе представить, чтобы пользовалось успехом произведение (литературное, театральное), подобное фильмам о Джеймсе Бонде. Считалось позорным и недостойным офицера снимать для выполнения задания свой мундир, а уж тем более под вымышленным именем проникать в неприятельский штаб; крадучись, копировать документы, подкупать служащих, действовать тайно, исподтишка. Коленкур был солдатом, и всем этим он не только не хотел заниматься лично (что вполне понятно для посла), но и даже руководить подобными действиями считал чем-то неприличным. В результате французская «разведка» в Петербурге, если её можно так назвать, сообщала только то, что лежало на поверхности: настроение общества, слухи, разговоры, сплетни… А этого было явно мало для того, чтобы дать объективную информацию о намерениях русского командования.