Читать книгу - "В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС - Хендрик Фертен"

Каждодневное зрелище разрушенного Бреслау терзало душу и вскоре стало для меня совершенно нестерпимым. Мне хотелось хоть на некоторое время покинуть город, и я, наконец, решился на рискованное путешествие по окрестностям Бреслау. Узнав об этом, Эльжбета сказала, что пойдет со мной, поскольку, будучи полячкой, она может защитить меня от своих соотечественников. Это было очень смелым поступком с ее стороны. Вдвоем мы доходили до Дойч-Лиссы, Лейтена, Саары. Сегодня я уже не помню, как все эти места были по-новому названы поляками. Однако из моей памяти никогда не сотрутся находившиеся там поля сражений, в которых я потерял так много своих товарищей. Но я не мог заговорить об этом с Эльжбетой, ведь для нее я был иностранным рабочим из Голландии, и ей было лучше не знать о моем прошлом.

По пути мы не раз встречали польских поселенцев, которые, как выяснялось, были недовольны новой обстановкой, окружавшей их. Тем более что переселение проходило совершенно без учета их интересов и уклада жизни. Некоторые из горожан оказалась в деревне, а некоторые из сельских жителей — в городе. Эльжбета сама заговаривала с поляками, которые смотрели на нас с подозрением. Я при этом молчаливо улыбался, и этого было достаточно, чтобы нас принимали за влюбленную парочку поляков. Но нам все равно приходилось проявлять крайнюю осторожность. На улицах поселений ходило множество преступников, освобожденных из тюрем в связи с окончанием войны, и подавляющее большинство из них не было политическими заключенными. Когда же мы слышали голоса русских, мы старались исчезнуть как можно быстрее, полями уходя в сторону леса. Тем не менее однажды мы все-таки наткнулись на русскую часть, двигавшуюся куда-то на автомобилях, верхом на лошадях и в запряженных лошадьми повозках. На ветру развевались прикрепленные к машинам и повозкам красные флаги. Что удивительно, мы не услышали от русских солдат никаких грязных словечек в наш адрес. Проезжая мимо, они лишь ухмылялись, словно знали, что мы всего лишь хотим побыть наедине, сидя у дороги на краю леса.

На лоне матери-природы я ощущал себя подлинно свободным, и каждый мой час проходил по-настоящему наполненно. Я наслаждался голубым небом над моей головой и пением птиц, отмечая при этом, что окрестности возвращаются к своему первозданному виду. Многие поля больше не вспахивались, и о них никто не заботился. На местах пшеничных и кукурузных полей теперь росла зеленая трава и дикие цветы. Они были прекрасны, но среди них таилась смертельная угроза для того, кто решится снова возделывать заросшие поля. Дело в том, что на полях по-прежнему оставалось много мин. Кроме них, среди сорняков и диких цветов покоилось немало солдатских костей — как русских, так и немецких. Их омывал дождь, сушило солнце, около них вырастали самые прекрасные цветы.

Странствуя по сельской местности, окружавшей Бреслау, я спрашивал себя: неужели здесь действительно воцарился мир? И все-таки чего-то не хватало для утвердительного ответа. Сельская идиллия была неполной из-за оглушающей тишины. В деревнях не было слышно мычания коров и кудахтанья кур. Война забрала из деревень коров и поросят. Во дворах не осталось важно разгуливавших туда-сюда кур и охранявших сельские дома собак. Нигде не было видно и собранного в стога сена.

Однажды во время очередной долгой прогулки мы с Эльжбетой увидели шедшего в противоположном направлении немецкого солдата. Получил ли он освобождение? Или сумел сбежать? Он шел, опираясь на палку, которая представляла собой не что иное, как ручку метлы. С превратившейся в лохмотья униформы солдата свисала сухарная сумка. Он не хотел привлекать внимания к себе и прошел мимо, даже не посмотрев на нас, без сомнения, посчитав обоих поляками. «Эх, товарищ, если бы ты только знал…» — пронеслось у меня в голове. Между тем он удалялся, сливаясь с окрестностями Бреслау, которые совсем недавно, точно так же, как и он, были полны жизни и выглядели совершенно иначе. Впрочем, я и сам был такой же жертвой изменившегося мира.

К наступлению вечера мы с Эльжбетой всегда возвращались из живописной сельской местности в удушливый город, по-прежнему стоявший в руинах. Я часто не мог заснуть после подобных прогулок, вспоминая о жестоких боях, проходивших в тех местах, и о товарищах, которые остались лежать в земле Дойч-Лиссы, Лойтена, Саары. Но, как бы то ни было, я успешно скрывал свое прошлое и от русских, и от поляков. При этом я был уверен, что если бы кто-то из моих немецких друзей и знакомых, не знавших о моей службе в войсках СС, вдруг узнал о ней, то это также вряд ли могло мне чем-либо грозить. Они сохранили бы мою тайну и не перестали бы общаться со мной. С Эльжбетой же меня устраивало, что она верит или, по крайней мере, делает вид, будто верит в то, что я придумал о своем прошлом.

Однако, в конце концов, нашелся человек, который начал сомневаться в моей истории. Это был молодой польский милиционер, которому нравилась одна из моих знакомых немок. У меня не было даже малейшего интереса к роману с ней. Но милиционер считал иначе, и ему вдруг показалось подозрительным, что я уже давно должен был зарегистрировать себя как перемещенное лицо, но не сделал этого.

Создалась крайне опасная ситуация. Этот ревнивец видел во мне конкурента и хотел убрать со своего пути. Дошло до того, что он начал обвинять меня в службе в войсках СС. Мне не осталось иного выхода, кроме как схватить его за грудки и предложить ему пойти со мной к местному представителю власти и там разобраться, кто из нас преступник. Это был отчаянный блеф с моей стороны. Но тут вмешалась виновница нашей стычки. Она вышвырнула из дома своего незадачливого обожателя. Я также предпочел исчезнуть и не появляться у нее снова.

Надежды на то, что этнические немцы смогут оставаться на перешедших под контроль Польши восточных территориях, таяли с каждым днем. Это было отчетливо заметно в Бреслау. Польская программа этнических чисток продолжала свирепствовать. Даже мои друзья на Лютцовштрассе, семья Ласка, были вынуждены с тяжелым сердцем признать это и начать думать об отъезде. А когда их район оказался в списке районов, чьи жители подлежали депортации, я понял, что без них меня уже ничто не будет держать в Бреслау, городе, который поляки теперь даже называли иначе — Вроцлавом.

Об этом решении мне следовало сказать Эльжбете. И однажды, когда мы купались в Лоэ, я сделал это так осторожно, насколько умел. Оказалось, она с ужасом ждала подобного. Эльжбета умоляла меня остаться или, по крайней мере, отложить отъезд. Моих коротких объяснений явно не хватало, чтобы убедить ее, в какой опасности я нахожусь, оставаясь в Бреслау. И я решился рассказать ей всю правду, надеясь, что тогда она поймет. Но Эльжбета не поняла. Я показал ей пряжку от моего кожаного ремня и куртку, которую я сохранил от моей прежней униформы. Но, как выяснилось, Эльжбета уже и раньше предполагала, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю. Она не хотела расставаться со мной и заставила меня почувствовать себя виноватым перед ней.

Я рассматривал наши отношения как мимолетную связь между двумя молодыми людьми. Но она, не понимая моего положения, восприняла их совершенно иначе. Я обратил ее внимание, что эмблема с орлом на моей армейской куртке расположена не на груди с левой стороны, а на левом рукаве, что означало принадлежность к войскам СС. Но это не произвело впечатления на Эльжбету. Она хотела, чтобы я остался. Сделав это, я должен был попросить ее, как гражданку Польши, взять меня под свою защиту. В слезах она пообещала мне это. Ее любовь и смелость до глубины души тронули меня, но тем не менее мне казалось, что такого не может быть на самом деле.