Читать книгу - "Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева"

Но слон, казалось, не замечал ни окриков надсмотрщика, ни его ударов, он попятился, мотая головой, потом поднял хобот кверху и вдруг затрубил на всю округу! Царь взъярился:

— Что это он?! Вели ему встать на колени!

Погонщик дёргал верёвку, лупил животное изо всех сил, что-то кричал, видно, заставляя опуститься на передние ноги, но бесполезно. Слон продолжал трубить, отступая назад и мотая головой, точно отказываясь выполнить требование царя.

Закончилось всё печально, царь крикнул одно слово:

— Зарубить!

Людей вокруг оказалось слишком много для одного слона. Хотя бедолага и растоптал троих особо рьяных холопов, поранил несколько человек, нападавших с бердышами и саблями, но победа осталась за людьми. Разнёсший в щепки два забора и половину крыльца слон наконец упал, заливая кровью всё вокруг. Долго над Александровской слободой разносился предсмертный крик израненного животного... Вместе с непокорным слоном погиб и погонщик.

Разъярённый государь ушёл в свои покои и долго не показывался. Его душила злость, какой-то урод посмел не встать перед ним на колени, хотя не раз делал это перед другими! Его, царя, не уважило простое животное!

Начавшаяся гроза загнала под крышу любопытствующих, хотя таких и было немного. Только у истекавшего кровью слона, гладя его огромную голову, рыдал мальчик в такой же одежде, как у погонщика. Глаз животного с грустью смотрел на ребёнка, постепенно мутнея. Мальчик о чём-то спрашивал у своего пострадавшего друга, даже если бы кто и услышал, то не понял бы чужой язык. Но как мог слон объяснить, что в тот момент, когда раздался приказ опуститься на колени, он увидел двух мышей! Мышь для слона самый страшный зверь, её гиганты боятся больше всего. Потому бедолага и шарахнулся в сторону, трубя во всё горло. Никто из людей не заметил серых мышек, все видели только царя, а виноват оказался слон.

Неудачный подарок старались не вспоминать. Царевич Бекбулат чувствовал себя виноватым, потому поспешил отъехать обратно в Астрахань. О мальчике попросту забыли. Он сидел над своим любимцем, пока того не забрали холопы, потом поплёлся, сам не зная куда. Слона утащили и, разрубив на куски, побросали их в пруд. Вполне привычная картина, всех казнённых сбрасывали именно туда, зато рыба в пруде, откормленная на крови, водилась отменная.

Алексей Данилович Басманов с тревогой наблюдал за Иваном Васильевичем. Государь нравился ему всё меньше и меньше, то есть не нравилось его состояние.

Сначала они два месяца бились, сочиняя достойный, как казалось Ивану Васильевичу, ответ князю Курбскому. Теперь вон вовсе не в себе государь... Откуда было знать боярину о тайных мыслях Ивана Васильевича, о них никто, кроме верного Скуратова, и не подозревал.

Басманов с самого начала морщился: ну чего вообще было отвечать этому беглому изменнику? Знал бы, так перехватил бы проклятое письмо, а Ваську Шибанова и без царского повеления сгноил в тюрьме или посёк мечом лично, но до Москвы не допустил. Воевода злился на Морозова, ставшего вместо Курбского юрьевским воеводой! Экий дурень, захотелось выслужиться? Ну достал эти свитки из-под печи, ну поглядел в них, и сожги. Так ведь нет, притащил вместе с вольным на язык холопом в Москву! Шибанов и на плахе кричал о достоинствах своего хозяина, чем совсем раззадорил государя. Из этого задора ничего хорошего не вышло!

Иван Васильевич почему-то стал спорить с Курбским заочно, метался по покоям, всё придумывая и придумывая обоснования своим действиям. У Басманова язык чесался спросить: к чему вообще оправдываться даже перед бывшим другом, ведь ныне он беглый? Потом понял другое — царь оправдывается сам перед собой! Не столько Курбскому доказывает, что имел право на опалу и казни, сколько себе самому объясняет, что не от злой воли или прихоти изменников казнил и казнить будет! Доказывает» что потому как власть получил от прадедов своих и Богом на царство венчан, то волен и судьбами всех вокруг распоряжаться.

Все для государя холопы, все! Даже родовитые бояре, даже удельные князья! И двоюродный брат Владимир Андреевич Старицкий тоже для него холоп, даром что родная кровь. Все Господом царю в послушание отданы. Потому и волен в их жизни. И предателей волен казнить. Или миловать, как Старицкого.

Пока ответ Курбскому писали, совершенно уверился в этом Иван Васильевич, уверился в том, что без сильной самодержавной власти царства рушатся, гибнут, если ими правят не единодержавные государи, а всякие советчики. И те, кто супротив единой власти в государстве выступа ют, желают земле своей разорения и погибели!

— Думаешь, Курбскому на Москве воли не хватало из-за меня? Не-е-ет... ему воля нужна самому делать всё, что хочет! А ежели бы получил, то стал бы вешать да собака ми рвать не меньше меня! Он потому и злится, что я могу, а он нет!

Басманов даже жевать перестал, услышав такие речи Потом усмехнулся, а ведь прав государь, прав... Курбский не лучше царя Ивана, говорят, своих холопов вон как карал! Кто из людей, получив власть, с умом ею распорядится? И в чём тот ум?

Алексей Данилович хмыкнул, увидев своего сына Фёдора, выходящего из опочивальни царя. Но Федька немало помогал отцу, пусть и срамной связью связан с Иваном. Басманов-младший сладко зевал и почёсывался видно, недолго спали в эту ночь. Алексей Данилович осторожно перекрестился:

— Прости Господи!

Старался, чтобы сын не замечал даже лёгкого осуждения со стороны отца, потому как государь к этому дурню благоволит сверх меры и отца родного не пожалеет, если тот Федьке не угодит. Басманов вздохнул, знать бы, сколько это продлится! Царь непостоянен, сегодня ты у него в чести, а завтра мало ли что в голову придёт. Басманов-старший был слишком умён, чтобы не понимать, на сколько опасна близость к своенравному Ивану, и всё же стремился к ней. А Фёдору Басманову просто нравилось быть любимцем, видеть, как боятся обидеть его родовитые бояре, как заглядывают порой в глаза...

— Иди, государь кличет, — вдруг мотнул головой в сторону опочивальни младший Басманов.

Алексей Данилович вопросительно посмотрел на сына. Тот в ответ пожал плечами:

— Всё с Курбским не успокоится...

Но красавчик был не прав, мысли Ивана Васильевича уже ушли дальше Курбского. Не он один измену задумал, много таких. Чего им не хватает? Чем у Сигизмунда лучше? Беглого холопа, казнённого по приказу государя, хоронят с честью, для того чтобы ему, Ивану Васильевичу, досадить?

И словно не замечают, что тот же Курбский оружие в руки взял, чтобы на Отечество своё напасть вместе с литовцами!

— Сядь, — государь был мрачен. Видно, и Редька не сумел поднять царю настроение. — Почитай, что митрополит пишет.

Афанасий уговаривал царя смягчить свой нрав, прекратить казни и... удалить от себя боярина Басманова Алексея Даниловича.

— За Овчину тебя корят, — усмехнулся царь Иван.

Не успел Басманов открыть рот, чтобы сказать, мол, может, и впрямь не стоило убивать-то Овчину из-за Федьки, как государь фыркнул, точно рассерженный кот: