Читать книгу - "Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко"

– Я на колени перед ней вставал, – забормотал Петька. – А она, воевода-милостивец, уперлась и говорит, что за просто так не вернётся. И отец её, Федька, тоже гундел о какой-то обиде.

– А нитка жемчуга, что я тебе давал?

– Кинула её в грязь, скажи, говорит, воеводе, что я теперь в золотой да алмазной цене.

Милославский от этих слов поморщился, как от зубной боли.

– Где жемчуг?

Петька вынул из-за пазухи украшение, воевода схватил его, поднес к свету и оглядел каждую жемчужину.

– Отвернись к двери.

Узорным ключиком Милославский открыл замок сундука, вынул кованую серебряную коробку, вздыхая, стал перебирать драгоценности. Из всех взял шейное золотое ожерелье с вкрапленными в него алмазами, оглядел его, завернул в бархатную тряпицу и отдал денщику.

– Ступай, Петька, за Настей, и без девки не возвращайся!

4

Настя, вся пылая обидой, выбежала на крыльцо и так громко захлопнула за собой дверь, что проходившие мимо солдаты схватились за оружие. Затем увидели ту, кто их переполошил, и один из них восхитился:

– Вот девка! Она не только в воеводском доме хозяйка, но и над гостем Твёрдышевым начальник!

– Эй, Настя! – позвал её другой ратный. – Айда с нами на прясло, скучать не будешь!

Девку душили слезы обиды, и она смолчала. Затем повернулась, плюнула на твёрдышевский порог и медленно пошла к Крымским проездным воротам, не обращая внимания на проливной дождь. От свияжского прясла тянуло едким чадом, земля залывела, вода заливалась в короткие сапоги, и Настю охватила ознобная дрожь.

«Хоть бы печь вздумал затопить», – подумала она, толкая дверь воротниковой сторожки.

Федька Трофимов ещё только намеревался разжечь растопку.

– Ты откуда явилась такой мокрой курицей? Быстрее разоболокайся и укройся шубой, только встряхни, в ней полно сора.

Федька высек кресалом огонь, поджёг лучинку и кинул её в печку.

– Что, дошалобродничалась? – сказал он, гремя железным котелком. – Знать, выпер тебя воевода, допекла ты его. Да и кто сдюжит, если баба на нём начнет верхом ездить? Среди мужиков редко встречаются такие дурни, но бывают.

Настя, зарывшись в шубу, отвернулась лицом к стене и помалкивала. Не о воеводе она сейчас думала, а о спесивом госте Твёрдышеве и как отомстить ему, чтобы её помнил и вздрагивал.

– Это хорошо, что ты явилась, – говорил Федька. – Отца надо помнить и чтить. Беда только, разносолов, как у воеводы, у меня нет. А ты, поди, отвыкла от толокна?.. Но я сегодня разбогател, из солдатской сумы лещ выпал, а я его успел подхватить. Хороший лещ, я тебе половину отрежу.

Вода в котелке закипела, Федька засыпал в него несколько жменей растолчённого в ступе овса и стал помешивать.

– Добро, что ты явилась, – продолжал бубнить отец. – Веришь, мне какой день блины снятся, пышные, мягкие, такие, какие твоя мать, покойница, царствие ей небесное, делать умела. У меня к блинам горшочек конопляного масла припасен, а муки – ешь, не хочу! Все проездные ворота заставлены кулями с мукой и солью.

Федька наложил в чашку каши, взял ложку, ломоть хлеба и подошёл к Насте.

– Поешь, дочка! На пустой живот недобрые мысли приходят в голову. А ты поешь, лещика погрызи и развеселишься.

Слова отца согрели Настю, она скинула овчину в сторону, взяла чашку с толокном и скоренько всё умяла и облизала ложку.

– Ты это, того, – осторожно сказал Федька. – Воеводу не шибко разобидела? Парень от него прибегал, тебя спрашивал.

– Я – вольная девка, а не собака, чтобы меня на цепи держать!

– Что-то я тебя, сорока, не пойму, – Федька подвинулся к дочери ближе. – Он тебя что, на цепь сажал?

– Запер в чулане, – сказала Настя. – Велел своему денщику меня стеречь.

– А ты что?

– Сломала дверь и ушла. Я ему не мужняя жена, чтобы меня учить чуланом.

– Ой, беда! – забеспокоился Федька. – Что теперь будет!

Дверь сторожки затряслась под тяжёлыми ударами. Воротник прикрыл Настю шубой и отодвинул на смотровом оконце задвижку.

– Открывай! – раздался голос Петьки. – Я по слову воеводы!

– Говори оттуда, – сказал Федька. – Сторожка – не проходной двор, а воеводское слово ты можешь и через дыру донести.

– Настя у тебя?

– Вон, на лавке без задних ног дрыхнет.

– Настенька! – голос денщика стал медовым. – Воевода кланяется тебе ниткой жемчуга и велит прийти поломойничать.

– Не нужен мне его жемчуг, – откинув шубу, сказала Настя. – В крепкой обиде я на Ивана Богдановича за его бессердечие. Не пойду, ни сейчас, ни через десять дней!

– Как же я вернусь с таким ответом, – испугался денщик. – Воевода меня со свету сживет.

– А ты вместо меня поломойничай, – усмехнулась продувная девка. – Может, воеводе и понравится.

– Скажешь тоже, – Петька просунул в оконце ладонь. – Возьми жемчуг, Настя, мне с ним возвращаться нельзя.

– Пожалей парня, дочка, – засуетился Федька. – А ты, Петька, повесь нитку на гвоздик, не пропадёт.

Утром он проснулся на полу, поднял голову, посмотрел на лавку, Насти не было, она чуть свет покинула сторожку и побежала на другой конец города к знаменитой на весь Синбирск чародейке Дуньке Козлихе, жившей в подклети осадной избы. Дверь отворила без стука, все знали, что Козлиха никогда не запирается, а на каждую ночь плетёт мысленную сеть на вход в свою каморку, настолько крепкую, что её не разрубить и саблей.

Чародейка сидела спиной к двери, но гостью угадала сразу:

– Входи, Настя. Ждала я тебя, знала, что не обойдешь меня стороной. На что заговор наносить стану?

Настя протянула ей пуговицу с твёрдышеского кафтана, которую вырвала из полы вместе с нитками, когда уходила из дома.

Козлиха взяла пуговицу и протянула другую руку. Настя положила в неё пять алтын.

– Как звать любезного тебе боярина?

– Степан.

– А теперь закрой лицо платом, чтобы не видеть, как я по каморке летать стану. И не гляди – окривеешь.

Настя замотала всю голову платом, и ей почудилось, что она ослепла, затем в каморке что-то зашевелилось, стало прыгать, раздался удар железа о железо и послышалось скороговорное бормотание кудесницы, которое стало усыплять Настю повторами одинаковых и чередующихся звуков. Она даже задремала, когда Козлиха тронула её за плечо. Настя сбросила с головы плат.

– Возьми пуговицу и верни тому, у кого взяла. Через семь дён он будет твой.

Настя схватила пуговицу и ветром вынеслась из колдовской каморки. Отбежав за угол избы, она остановилась и разжала кулак.

«Ну, Степан Ерофеевич, если не явишься через семь дён ко мне, то я скажу на тебя “слово и дело государево”!»

Вернуть пуговицу хозяину оказалось нетрудно. Настя высмотрела,