Читать книгу - "Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара - Синтия Л. Хэвен"

В письме от 17 апреля 1978 года Жирар напомнил Швагеру, что находится не в среде теологов, а в академической среде, где задают тон специалисты по критическому литературоведению³⁶⁷. Он предположил, что Швагер благодаря своему положению теолога сможет лучше, чем он, описать этот аспект миметической теории, – и Швагер в нескольких книгах внял его совету. Но пойти на попятный было невозможно. Позднее Жирар признал, что слишком поторопился умалить значение Послания к Евреям: «Я был абсолютно неправ. И, честно говоря, сам не знаю, что на меня нашло, потому что обычно я усердно старался так не поступать», – то есть признал, что сделал из Послания к Евреям «козла отпущения» и поддался влиянию психоаналитиков: «слово „жертвоприношение“ вызывает у них что-то вроде фобии». Послание заслуживает вдумчивого отношения, сказал он; это единственное место, которое он бы исправил в «Вещах, сокрытых от создания мира». «Я требую от этого текста пользоваться той же лексикой, что и я – а это попросту глупо»³⁶⁸.

Он подчеркнул, что изменение значения слова «жертвоприношение» заключает в себе всю религиозную историю человечества. Следовательно, в современном церковном или каком-то еще религиозном контексте слово «жертвоприношение» имеет не то значение, какое имело в примитивной религии. «Конечно, во время работы над этой книгой моя голова была забита примитивной религией и главной темой были ее отличия от христианства, поэтому я приберегал слово „жертвоприношение“ исключительно для примитивной религии»³⁶⁹.

В поздний период Жирар порой намекал на свои миметические борения и желание вырваться в авангард. Его критика христианства как по этому конкретному пункту, так и более широкая создала вокруг него в определенных кругах броский ореол еретика; правда, мне всегда казалось, что значимость и величину этого он преувеличивал. Но чем больше этот опсимат (этим словом я называю его в похвалу, а не в укор) узнавал и открывал, тем ортодоксальнее становился и, наконец, признал, что три четверти сказанного им уже содержатся в трудах Блаженного Августина³⁷⁰. Иногда человека надо спасать от его собственной одаренности. Знакомство со Швагером, по моим подозрениям, окончательно отбило у него тягу быть неортодоксальным и чем-то больше простого верующего, по воскресеньям тихо занимающего свое место в церкви. Так или иначе, из-за своей новой позиции он еще больше отдалился от модных интеллектуальных кругов с их лихорадочной погоней за новизной.

Жиль Бейли, близкий друг Жирара, вспоминает одну встречу с теологами в Сономе во второй половине 1980-х. Жирар только что обрисовал последствия бедственного положения, в котором мы в исторически-культурном отношении оказались из-за миметического кризиса и неспособности урегулировать его через механизм козла отпущения либо мирными альтернативными способами. «Что же теперь делать?» – спросил кто-то. Ответ Жирара прозвучал шокирующе, особенно потому, что такие вещи вообще понадобилось проговаривать вслух в зале, полном теологов: «Мы могли бы начать с личной святости»³⁷¹.

Это был не единичный случай. Во время работы над книгой «Завершить Клаузевица» взгляд Жирара на ситуацию в мире стал еще мрачнее и апокалиптичнее. Угурлян вспоминал, как в тот период на одной лекции в Париже Жирар откликнулся на другую просьбу указать выход. Что делать, чтобы предотвратить катастрофу? «Молиться», – был ответ.

* * *

Трудности с переводом на английский «Achever Clausewitz» – последней крупной работы Жирара – я наблюдала собственными глазами. Процесс перевода, как обычно бывало с его книгами, походил на затяжное испытание. Пока я ждала гранок, чтобы написать рецензию для «San Francisco Chronicle», несколько раз поменяли название. Спустя несколько лет Уильям Джонсен, американский редактор текстов Жирара, вспоминал за чашкой кофе, как нашел верную интонацию для названия свежепереведенной книги. Слово achever в итоге оказалось непереводимым; пожалуй, самый близкий по смыслу перевод – «покончить» или, как здесь, – «довести до конца». Оба варианта по-английски выглядят неуклюже. Немецкий перевод назывался «Im Angesicht der Apokalypse: Clausewitz zu Ende denken», то есть «Пред лицом Апокалипсиса: додумать Клаузевица до конца». На английском это было бы «In the Face of the Apocalypse: Thinking through Clausewitz» – громоздко, да и неясно для американцев, ведь они, как правило, знают об этом прусском военном теоретике мало. В итоге остановились на названии, которое Жирар и Бенуа Шантр придумали вместе: «Battling to the End», «Биться до конца».

Джонсен пояснил логику их выбора: «Английское название заостряет внимание на том, что сказано в книге о борьбе насилия с истиной – о битве более долгой, чем битва с Клаузевицем». Я поискала пассаж, который он имел в виду, – во французском издании он служил эпиграфом, – и обнаружила: Жирар утверждал, что историческая конфигурация, с которой мы сейчас столкнулись, – «то, что предвидел Паскаль: это война между насилием и истиной»³⁷². Это вернуло меня к письмам Паскаля, и в 12-м из его «Писем к провинциалу» я нашла этот пассаж: