Читать книгу - "На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов"

Существовала даже легенда о белом орле, которую я узнал немного позже. Еще во времена польских королей из династии Пястов в их резиденции — городе Гнезен — возвышался большой дуб, в густых ветвях которого жил белый орел. Он был объявлен покровителем королевских семей, а со временем стал символом королевской власти.

Польские военнослужащие отдают друг другу честь как-то по-особенному — двумя пальцами правой руки, остальные сжаты в кулак. Обращаясь друг к другу, добавляют слово «пан» — «пан капитан», «пан поручик»… Нас, молодых офицеров, особенно заинтересовало обилие в польской армии девушек. Военная форма на них сидит ладно, и носят они ее с каким-то особым шиком.

Наше внимание привлекло еще и наличие в польской армии капелланов. Их деятельность мирно уживалась с работой политотделов. Полковой ксендз регулярно проводил богослужение с верующими жолнежами-католиками. Нам рассказывали, как в одном бою капеллан с крестом в одной руке и автоматом в другой, с возгласом: «Ще Польска не сгинела, с нами Бог и Матка-Боска!» поднял в атаку солдат своего полка и первым ворвался в окопы немцев, круша все на своем пути. За этот подвиг ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Разные люди были в польской армии — и патриоты, и проходимцы, но большинство тосковало по родине, по своему дому. Для таких марш Домбровского «Ще Польска не сгинела, поки мы жиеми» много значил.

Решением штаба 1-й польской армии наш дивизион придали 4-й пехотной дивизии, которой командовал генерал Кеневич. Все вопросы взаимодействия мне предстояло решать с начальником штаба артиллерии подполковником Певишкисом, как оказалось тоже выпускником 1-го Ленинградского артиллерийского училища. Только он закончил его раньше — в 1932 году. С Певишкисом мы сразу нашли общий язык.

Перейдя к делу, начальник штаба артиллерии быстро ввел меня в курс предстоящей операции, на карте указал район огневой позиции и наблюдательный пункт, а также цели, которые предстояло поразить с началом общей артиллерийской подготовки. Затем подполковник предложил перейти к неофициальной части нашей беседы. Он приказал ординарцу накрыть для нас стол. Мы выпили по рюмке коньяку, закусили отличной колбаской. Ординарец поставил на стол глиняный кувшин настоящей сметаны. Я такого лакомства не ел с самого начала войны. Интересоваться — откуда такой деликатес, было неудобно, но позже удалось узнать, что подполковник по всему фронту возил корову. Его шофер, он же — скотник, ухаживал за буренкой, отсюда на столе у начальника всегда были свежие молочные продукты. Вообще, подполковник, видимо, давно забыл о том, что он — русский офицер. Вельможный пан да и только — морда холеная, надменная, ходил всегда со стеком в руках и гордо поднятой головой, с нижними чинами разговаривал покровительственно и свысока.

К сожалению, не только у Певишкиса просматривались барские замашки, еще в большей степени им был подвержен командующий артиллерией Войска Польского русский генерал Чернявский, который после войны имел свои магазины в разных городах Польши, имения, скот, пахотную землю, на него работало несколько десятков, а может, и сотен крестьян. У генерала были немалые доходы от своих владений. Ну, чем не заправский помещик, не ясновельможный пан? Кто-то все же «капнул» в ЦК КПСС, и пана Чернявского отозвали из Польши в СССР, все отобрали, наложили партийное взыскание, понизили в должности. Всплыл доблестный генерал командующим артиллерией Одесского военного округа.

Странные люди — эти польско-русские офицеры и генералы, с которыми в годы войны пришлось мне сталкиваться. Пожалуй, больше всех поразил меня комдив Кеневич — и своими габаритами, и бурной энергией, и обилием орденов на необъятной груди и… обжорством. После того как Певишкис ввел меня в апартаменты генерала, передо мной предстал человек-гора, выше среднего роста, с простым русским лицом, огромным животом, тройным подбородком и крупными мясистыми руками. Встретил он меня шумно, радостно, словно мы закадычные друзья. С ходу потащил к столу. Я сказал, что уже отобедал у Певишкиса, но генерал и знать ничего не хотел: быть негостеприимным ему не хотелось. Он сам открыл две банки рыбных консервов, толстыми ломтями нарезал хлеб, попросил адъютанта покрепче заварить чай.

Мы сидели за столом и оживленно беседовали о предстоящей операции, говорили о том, как лучше использовать наши реактивные установки при подавлении огневых точек противника. Я даже не заметил, как генерал за один присест «оприходовал» две банки консервов и буханку хлеба, запил все это несколькими стаканами чая и, как ни в чем не бывало, продолжал разговор. «Силен генерал, вот так аппетит!» — подумал я после того, как на столе не оказалось ни крошки. Позже Певишкис объяснил мне: генерал болен так называемым «волчьим аппетитом». Он мог съесть очень много пищи и в то же время остаться голодным.

Несмотря на некоторые странности Кеневича, мы все же с ним довольно плодотворно работали, он не был занудой, на командном пункте вел себя сдержанно, демократично, никогда никому не хамил, приказы отдавал ровно и даже, как мне казалось, весело.

Уже после войны, где-то в 1947 году, получив очередной отпуск, я уехал из Германии в Москву. Пошел в Большой театр смотреть балет с участием знаменитой Галины Улановой. В антракте неожиданно увидел сидевшего в первом ряду Кеневича. С ним была пожилая дама. Это был, конечно, не тот стремительный и энергичный генерал, а постаревший, осунувшийся человек, напоминавший футбольный мяч, из которого только что выпустили воздух. Судя по резкой перемене в его внешности, с ним что-то произошло. Хотя мы и воевали вместе, мне, тогда еще майору, подходить к генералу было как-то неудобно: узнает ли? Больше с Кеневичем я никогда не встречался.

А в апреле 1945 года 1-я польская армия получила приказ сосредоточиться на плацдарме западного берега Одры, в районе местечка Хойны. Тут же сосредоточилась и 47-я советская армия. Обе армии получили приказ — огибая Берлин с севера, выйти к Эльбе, где встретиться с войсками союзников.

Гитлер в эти дни хвастливо заявлял, что он предвидит удар русских, но их встретит колоссальная сила, и Берлин навсегда останется немецким. Гитлер и его окружение, делая подобного рода заявления, исходили, скорее, не из реальной обстановки, а из желания поднять население Берлина на защиту города. Только все эти попытки на организацию сопротивления были обречены на провал.

В ночь с 15 на 16 апреля польская армия перешла в наступление. Наш дивизион скрытно занял боевой порядок на плацдарме и приготовился к стрельбе по намеченным целям. На наблюдательном пункте — обстановка напряженная, еще и еще раз проверялись исходные данные, телефонная и радиосвязь. Немцы изредка постреливали в нашу сторону, давая понять, что они тоже готовятся к бою.

Стало светать. В бинокль я осмотрел местность. Впереди виднелась возвышенность. Это система обороны гитлеровцев — ДОТы, ДЗОТы, пулеметные гнезда и зарытые в землю орудия. Это моя цель, которую в общем хоре артиллерийской подготовки мне предстояло поразить в ближайшее время.

На командный пункт 4-й пехотной дивизии прибыл командующий 1-й польской армией генерал-полковник Поплавский. Поздоровавшись с Кеневичем и присутствующими офицерами, он подошел ко мне, поинтересовался готовностью дивизиона к стрельбе, потребовал показать цели на карте и на местности. Мой доклад вполне удовлетворил генерала. Потом я его видел на передовой. Он ходил с небольшой охраной, шинель нараспашку, руки заложены за спину. На его кителе блестели русские и польские ордена. Генерал никогда не прятался при разрывах снарядов и мин, был спокоен и тверд даже в самой сложной обстановке.