Читать книгу - "20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи"

* * *

В посольстве Чехословакии на Гровенор-сквер посол Ян Масарик явно обеспокоен.

– В палате общин так мало депутатов, которые знают хотя бы, где находится Чехословакия, – говорит он. – Однажды во время разговора с несколькими крупными деятелями, когда я показал им на карте мира Чехословакию, у меня создалось впечатление, что они видят ее впервые. Действительно, задумчиво посмотрев на карту, они сказали: «О! Это любопытно! Какая забавная форма! Можно подумать, что перед тобой большая сосиска!» Но это – трагическое сравнение, – продолжает Масарик. – Мой коллега в Берлине, Мастны, рассказывал мне, что Геринг, обедая в один прекрасный день в посольстве Франции, внезапно сказал Понсэ: «Видите на этой карте контуры Чехословакии? Разве это не вызов здравому смыслу? Это аппендикс – рудиментарный орган Европы. Его необходимо будет удалить! А кстати, – небрежно обратился Геринг к Понсэ, – какую позицию заняла бы Франция в подобном случае?»

И так как посол ответил: «Франция выполнит свои обязательства и окажет помощь чехам», – Геринг закончил со свирепым видом: «Ну что ж, тем хуже!»

Тем временем в Лондоне во время переговоров на Даунинг-стрит Жорж Боннэ повторяет в последний раз:

– Отсутствие согласия между нами откроет фюреру «зеленую улицу», а это будет иметь ужасные последствия.

В конце концов была найдена компромиссная формулировка:

«Париж и Лондон предложат чешскому правительству рассмотреть требования судетских немцев. Оба правительства сообщат президенту Бенешу о своем желании, чтобы конфликт между Прагой и Судетами был урегулирован мирными средствами».

Чемберлен взял на себя обязательство предостеречь германское правительство против «опасных последствий, которые мог бы вызвать «акт насилия» по отношению к Чехословакии в момент, когда еще продолжаются мирные переговоры».

* * *

В тот же вечер в Париже Даладье и Боннэ дают информацию Совету министров:

– Но, господа, – вещают они, – не будем строить никаких иллюзий относительно значения обязательств, которые берут на себя по отношению к нам английские руководители! Мы им сказали: «Если мы будем едины, Гитлер уступит». Они ответили: «Мы готовы попытаться провести с вами этот опыт. Если наша дипломатическая акция увенчается успехом – тем лучше, но знайте, что мы не намерены идти дальше этого».

Вечером Лондон дает указания английскому посланнику в Праге Ньютону направиться к министру иностранных дел Крофта с целью сообщить последнему о желании Англии оказать содействие его усилиям путем «удовлетворения обоснованных требований немецкого населения».

А Боннэ говорит Осускому, который входит в его кабинет:

– Я буду бороться за то, чтобы поддерживать независимую Чехословакию. Но не следует скрывать от вас опасность, какой она подвергается с тех пор, как исчезла Австрия. Мы только что заручились поддержкой Англии, чтобы дипломатическим путем помочь Чехословакии мирно урегулировать судетскую проблему, и ваша страна должна немедленно воспользоваться этим.

Начинается путь Чехословакии на Голгофу.

* * *

Девятого мая 1938 года во Дворце Наций заседает 101 сессия Совета. Гробовая тишина царит в великолепных, украшенных мозаикой мраморных кулуарах этого огромного, со строгими линиями здания из белого камня, в оформлении которого считали за честь участвовать художники-декораторы всего мира. Здесь венецианское стекло, китайские ширмы, восточные ковры, норвежские и шведские изделия из дерева, балканская керамика, испанские фрески, самая модная парижская и лондонская мебель… Здесь есть все… все, кроме жизни!

Одна за другой газеты отозвали своих корреспондентов из Женевы, чтобы направить их в различные части света – туда, где творится история.

Виден силуэт в глубине одного из помещений. Это Жозеф Авеноль, генеральный секретарь Лиги Наций. С поникшей головой, с озабоченным видом, он заявляет своим слабым и невыразительным голосом:

– Я обеспокоен в связи с тем, что швейцарский представитель Мотта собирается объявить о возвращении Швейцарии к политике строгого нейтралитета. Следовательно, во время войны Швейцария сможет выслать всех нас вместе с Лигой Наций, поскольку эта организация «несовместима со швейцарским нейтралитетом». – И замолчав, он направляется в зал заседаний Совета.

Его сотрудники без всякой пощады обвиняют его в том, что он покровительствует только диктаторам.

– Чего же вы хотите, – говорит всегда Авеноль, – эта организация существует только благодаря тому, что того хотят великие державы. Я не Дон Кихот, я могу проводить в жизнь только политику великих держав.

* * *

В то утро, 9 мая 1938 года, едва лишь члены Совета заняли свои места, как на трибунах для публики какой-то человек деревенского вида, очень взволнованный, наклонился с балкона и крикнул. «Да здравствует мир, да здравствует Лига Наций, да здравствуют Соединенные Штаты Европы!»

– Но это сумасшедший… это сумасшедший… – тотчас же вскричали делегаты, в то время как служители бесцеремонно схватили и отправили в полицию этого бравого жителя Цюриха, который, конечно, думал, что его лозунги вызовут горячие аплодисменты.

За столом Совета шведский министр, грустно улыбаясь, замечает вполголоса:

– Боже мой, где же мы находимся? Этот тип воскликнул: «Да здравствует мир, да здравствует Лига Наций, да здравствуют Соединенные Штаты Европы!» – а его бросают в тюрьму! В какое время мы живем!

После этого воцаряется продолжительное молчание. Дверь слева открывается, и медленно входит закутанный в свою широкую черную мантию негус. Он прилетел на самолете из Лондона, чтобы протестовать против соглашения о признании Итальянской империи, которое Лондон подписал в апреле текущего года. Он величественно усаживается в кресло, отведенное для истцов, в самом конце длинного стола Совета.

Бледный, изможденный, подобный мозаичному изображению, он в течение всего заседания подавляет своим восточным величием эти жалкие дебаты, являясь живым укором в глазах любопытствующей, созерцающей его неизвестной публики. В конце этого мучительного испытания председательствующий Мунтерс пронзительным голосом зачитывает расплывчатую резолюцию, не обременяющую совесть правительств, после чего делегаты проворно собирают свои бумаги, закуривают и скрываются в кулуарах. Никто из них даже не считает уместным склониться перед побежденным.

В опустевшем теперь большом зале остаются на своих местах только невозмутимый негус и сопровождающая его свита, которая не решается нарушить молчания. Проходят долгие минуты. Время от времени кое-кто из фотографов приближается к дверям, поспешно возвращается и шепчет своим коллегам: «Он еще там!»

Наконец Хайле Селассие поднимается. Не оборачиваясь, не говоря ни слова, не сделав ни единого жеста, медленно, с необычайным достоинством он проходит через зал Совета, кулуары, вестибюль и исчезает в своем автомобиле, оставляя женевских деятелей с их мелочными расчетами и с их жалкой судьбой.