Читать книгу - "Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт"

и уйма всякой снеди: свежеиспеченный хлеб, тарелки с булочками и печеньем, миски с яйцами, деревянные чаши с яблоками, грушами, сливами, сушеным черносливом, ранетками, ежевикой – словом, всем, что растет в окрестностях. И хозяева, и гости расселись кто куда, хотя кое для кого места были явно предназначены заранее. Во главе стола Люси Нигби (в широком белом фартуке) и Клеменси Фаррар сели по обе стороны от стула, который, по всей видимости, был отведен для Джошуа Маковена. Дэниел сел напротив, но не в самом конце, где расположился каноник Холли, а с ним рядом. Гидеон сидел в середине длинной стороны стола, между Руфью и Элли; напротив него – небольшая группа квакеров, а вокруг них расселись дети – трое Нигби и трое других. Жаклин заняла место рядом с Дэниелом. Маркус собирался сесть рядом с Руфью, но не смог, так как там все уже было занято детьми. Элвет Гусакс предложил Джону Оттокару сесть рядом с ним. Джон отказался, отдав предпочтение группе квакеров. Гусакс последовал за ним, нашептывая что-то на ухо.

– Во время трапез здесь принято музицировать или читать стихи и выдержки из религиозных писаний. Заг всегда играет и поет. А если бы еще вы ему подыграли, мы были бы очень рады.

– Кларнет у меня не с собой.

– У нас есть. По счастливому или роковому стечению обстоятельств нашелся у Милли Фишер. Сыграете что-нибудь рождественское? «Король танца», а?

Пол протянул брату уже собранный кларнет: трость новая, пробка смазана.

Клеменси Фаррар и Люси Нигби принесли из кухни два закопченных котла с дымящейся похлебкой и поставили на сервировочный стол, где лежали половники.

– Состряпали сами, из того, что Бог послал, – обратилась к Жаклин сидящая рядом женщина. – Там картошка, лук-порей, капуста, крапива, спаржа, морковь, молоко коровье и козье и немного дрожжевого экстракта. И пряные травы. Ничего, вкусно. Только овощи. Вы вегетарианка?

– Нет.

– Вы из квакеров? Или англиканка? Или что?

– Я ученый.

– Ученый – значит неверующий?

– Не обязательно. Но в моем случае – да.

– А по какому вы здесь поводу?

– Приехала повидать старую знакомую.

– А трудно женщине заниматься наукой? Мешают разные препоны?

Жаклин этот светский допрос, устроенный миниатюрной девушкой, порядком надоел.

– Теперь ваша очередь. Вы-то тут какими судьбами? Кто вы по профессии?

– Ну… – Бренда Пинчер поменяла местами вилку и нож, – я – искатель истины, исследователь, наблюдатель.

– Вы тут живете или просто приехали ненадолго?

– Живу. Я из самой первой группы. Дэниел меня знает.

Тот кивнул утвердительно, но не слишком уверенно. Кто эта барышня и чем она занимается, он вспомнить не мог. Пытаясь избавиться от ненужного внимания Жаклин, Бренда затеяла разговор с Дэниелом: что думает об общинах вроде этой, какого мнения о манихействе…

Появился Джошуа Маковен. Торжественно оглядел стол, обвел взглядом всех собравшихся, останавливаясь на каждом лице. И каждый подумал: он пытается увидеть, что у меня на душе, распутать сплетения и узелки. Маркус заметил, как Руфь смущенно покраснела и улыбнулась, хотя ладонь ее лежала на столе рядом с Гидеоновой. Красивый он, подумала Жаклин. И в зале, и в прихожей гуляли сквозняки, было зябко, несмотря на тепло от тел и пар от овощной похлебки. Величественно уселся Гидеон, заняв не одно место: расположившись в центре длинной стороны стола, он напоминал Христа с «Тайной вечери» Леонардо. Маковен же стоял как столп – недвижный, точеный, – и все вокруг замерли.

– Вкусим посланной нам пищи, но не больше, чем нужно, ибо тела наши – лишь временное вместилище духа. Воистину мы живем в шелухе и однажды она отпадет. Будем же принимать плоды земные с благодарностью, но и со скорбью и будем помнить, что грядет время, когда никаких потреб тела не будет, один чистый свет. Думайте о Свете, когда едите, заточенном во всем живом.

Пока Маковен говорил, на свободное место рядом с Маркусом тяжело уселся запоздавший. Знакомый голос произнес:

– Прекрасно-прекрасно, но суп-то все равно хорош. Видел я, как его варили.

Знаком был Маркусу и запах тела нового соседа – все такой же густой, тревожно-едкий. Узнал он и легкий, но слегка неспокойный смешок. Узнал он даже теплоту мягкого седалища. Маркус даже не посмотрел на соседа. Маркус едва дышал. Дыхание перехватило.

Лукас Симмонс – тот, чья навязчивая набожность и набожное вожделение некогда погрузили Маркуса в пучину ужаса и бреда, – соседа узнал.

– Ты?! Я молился, чтобы эта минута наступила. Ты, конечно. Как ты тут оказался? Собираешься остаться? Я так мучился, переживал из-за тебя – где ты, как ты, что обо мне думаешь, осталось ли у тебя в мыслях и в душе для меня место… А здесь хорошо. Тут я отдыхаю после всех моих мытарств. И здесь есть Он, Маркус, человек, который видит самую суть вещей. Ты ведь остаешься тут с нами, тоже станешь…

– Нет, – ответил Маркус и в отчаянии поднял взгляд.

Джошуа Маковен как будто смотрел на него издали. И будто чувствовал его ужас, его отвращение, его беспокойство, его онемевшую душу.

Маковен встал и произнес:

– Пусть звучит музыка. Есть будем молча и послушаем Зага и его брата. Они помогут нам воспарить к Свету и забыть обо всем.

Со своего горнего престола Джошуа Маковен обозревал общину. Подмечал умиротворение и смятение, жар и холод, страх и восторг, чревоугодие и воздержанность, веру и сомнение. Едва его взгляд останавливался на ком-то, тот сразу поднимал глаза: в этом скрещении взглядов читались и искания, и доверие. Вокруг лиц и очертаний тел Маковен видел нечто вроде духовного ореола. Юный Маркус, которого он не знал, ощетинился хрупкими сосульками. Лучезарными, но сосульками: растают. Тот, кто подсел к нему, взмокший, будто его жарили, – его ореол состоял из огромных сгустков, в которые как бы влипали его курчавые волосы и шерстяной наряд. Бренда Пинчер всегда виделась ему безглазым, пушистым дрожащим комочком. Он продолжал осмотр и от источающего млеко и мед Гидеона перешел к Дэниелу Ортону.

И вновь видел он – ибо не видеть не мог – стекающую кровь. И шла она изумительным образом из темной шевелюры Дэниела, струилась по густым бровям и тяжелым щекам, забегала в уголки рта, когда он проглатывал бледно-зеленый суп; по крепкой шее, пропитывала воротник свитера и оттуда растекалась по скрытым свитером плечам, груди и животу. Видения всегда были ясны до малейших подробностей: видел он и летящие с бороды на шею брызги, и капли, монотонно падающие с корней волос. Он видел – нет, не примысливал: видел – алые струи, яркие, густеющие. Это