Читать книгу - "Русская Япония - Амир Хисамутдинов"

Времени на раскачку совершенно не было — сегодня суббота, а это значит, что могу еще успеть на автобус, идущий к Иностранному кладбищу. Поезд подкатил к станции Син-Кобе (Shin-Kobe) в 12.08. Теоретически я мог успеть на автобус, идущий в 12.32 на кладбище, где находились русские могилы, но совершенно не знал, где остановка, да и тяжеленная сумка, набитая книгами и бумагами, не позволяла быстро передвигаться. Мне пришлось сесть на метро и доехать одну остановку до Санномия (Sannomiya), которая является основной в Кобе и имеет множество выходов. Отсюда направляются поезда в Токио, Осаку и Токио, что очень удобно для иностранцев. В двух шагах — гавань и огромный торговый центр.

Немного определившись с тем, куда бежать, я отправился искать камеру хранения. Сразу наткнулся на одни ячейки. Нужно было заплатить сто иен и позвонить по сотовому телефону, где и производят их закрытие. Одна японская семья было попыталась занять одну ячейку для меня, но потом спохватились: а как забирать? Пришлось отправиться в поисках другой. Там было чуть подороже, но зато без всяких технологических изысков. Всё, — сумка сдана, а в руках остался портфель с компьютером и фотоаппарат.

Спрашивая несколько прохожих, нашел быстро остановку, а вскоре и подошел автобус № 25. Нужно было ехать около 30 минут. И опять думал: а как найду кладбище?

Получилось гладко. Хотя автобус остановился на лесной трассе, я с помощью указателей через двадцать минут добрался до металлической калитки. Долго кричал. Подошли японцы и тоже попробовали со мной дозваться, но безуспешно. Тут, на мое счастье, показал старик, который, узнав, что хочу посетить своего родственника Николая Матвеева, открыл дверь. Мы прошли в сторожку, где я записал свою фамилию. И вот я у цели. Я сразу определил для себя критерий, по которому буду составлять список похороненных соотечественников на этом кладбище: надпись по-русски, православный крест или русская фамилия.

Полтора десятков надгробий на первом уровне. Сразу бросаются в глаза семейные захоронения Морозовых, Парашутиных, Швец и Тарасенко. Последний, как написано, являлся «защитником Порт-Артура» и умер, дожив до ста лет. Я поклонился праху земляка дипломата П. Г. Васкевича (1876–1958).

У могилы полковника Н. Р. Боржинского я остановился: он единственный, на чьей могиле указано воинское звание. О нем с большим уважением написал бывший дипломат Д. И. Абрикосов: «Судьба столкнула меня с этим полковником совершенно случайно, я забыл его имя, но когда придет мой черед покидать этот мир, то я вспомню его, и это воспоминание послужит мне примером, как должен расставаться с жизнью истинный христианин». Николай Рудольфович умер в июле 1946 г. результате последствий атомного взрыва в Хиросиме. Как я позднее выяснил, его похоронил другой хиросимец, Ф. М. Парашутин. На памятнике Ивана Сергеевича Вольхина (1894–1990) обратил внимание на эпитафию из Нового Завета от Матфея (5.10): «Блаженны изгнанные за правду, ибо есть царство небесное».

Спускаюсь по каменной лестнице, рассматривая памятники «изгнанников». Вот хороший православный крест, а табличка с именем снята. Теперь уже никто не скажет, кто здесь похоронен. Порадовало надгробие Иоанна Феодоровича Попова (1896–1967). Мне рассказывали, что во время поездки в Советский Союз он якобы приобрел сувенир в виде небольшой православной церквушки и завещал поставить на его могилу подобный памятник, что и было сделано.

Недалеко лежит прах Е. М. Сахновской-Сахобу: обыкновенный православный крест, а рядом типичный каменный японский фонарь — материальное отражение изменения ее семейного положения и фамилии. Чуть в стороне вновь увидел простой деревянный крест, уже полусгнивший, который положили на чью-то могилу.

Выдающимся ученым в зарубежье считался русский профессор Петр Петрович фон Веймарн, известный своими исследованиями в области коллоидной химии. Некогда профессор Горного института в Санкт-Петербурге, а затем первый ректор Уральского горного института в Екатеринбурге, по пути на Восток он в течение трех лет работал во Владивостокском политехническом институте. После установления советской власти на Дальнем Востоке супруги Вейнмарн уехали в Японию. Там ученый около десяти лет руководил химической лабораторией в Осаке, преподавал в университете в Киото. Его изобретения и открытия нашли применение в японской промышленности, статьи публиковались в зарубежных научных журналах. Химик скончался 2 июня 1935 г. в Шанхае, где пытался вылечиться, а похоронен в Кобе. До сих пор остается неизвестным, где находятся бумаги профессора. На мраморной книге, изображенной на памятнике Веймарна, что-то начертано, но прочитать невозможно. С обратной стороны монумента сделана надпись по-японски, которая рассказывает о его выдающихся заслугах перед Японией. Я давно сделал вывод, что памятники нужно исследовать со всех сторон. Рядом с его могилой находится прах его жены Надежды Николаевны, уроженки Кронштадта, намного пережившей мужа и умершей 21 января 1964 г.

«Мир праху Вашему, дорогие мамочка и папочка» — эту надпись сделала на могиле Цогоевых их дочь Ирина Долгова, с которой я познакомился в Токио. Поклонился праху Тамары Александровны (1919–1944) и ее мужа Григория Ивановича (1894–1945). Рядом — могилы протоиерея Григория Ходаковского (1879–1950) и матушки Валерии Ивановны (1879–1949). Увы, должен признаться, так и не смог окончательно разобраться в православной истории русского Кобе. Имеются сведения, что местный православный приход иногда раскалывался на несколько групп с разными настоятелями.

На знакомом уже матвеевском уровне я насчитал 15 надгробий. Справа от Матвеева лежит прах Ксении Деомидовны Штрубак (1890–1940), а слева находится захоронение Прасковьи Ефимовны Седенковой. Родилась она в 1897 г., а умерла то ли в 1953-м, то ли десятью годами позже: цифра оказалась немного сбита. На могиле Марии Викторовны Макаровой (1882–1975) четкая надпись на черном мраморе: «Памятник, посвященный моей приемной бабушке», дата «2001» и подпись: «Mari Obama».

Время наложило печать на многие надписи на памятниках. К примеру, с трудом разобрал то, что написано на плите Евгении Федоровны Сурминской, вдовы священника (1884–1938). Уже вечером подключился к Интернету и нашел: «Священник Алексей Петрович Сурминский родился в 1868 г. в Буинске Симбирской губернии. В 1927 и 1932 гг. привлекался за контрреволюционную деятельность. Расстрелян 17 февраля 1938 г. в Ульяновске». Может, он был мужем или родственником?

Скромное надгробие с фамилией «Вермонт» и несколькими именами на братской могиле. В сан-францис-ской газете «Русская жизнь» от 16 ноября 1923 г. я видел эту фамилию в списке погибших от страшного землетрясения в Йокогаме «№ 8–11: Бергман-дети: Антонина, Вера, Раиса и Леонид». Имена те же самые, а фамилия явно изменена. Из записи в кладбищенской книге узнал, что похоронил погибших детей некий Д. Ковальский. Сразу несколько вопросов: что случилось с родителями, кто ошибся в написании фамилии и какой вариант правильный? Если Ковальский был родственником или ближайшим соседом семьи, то, скорее всего, он не мог ошибаться. С другой стороны, газета публиковала официальную информацию, где тоже ошибки вряд ли возможны.

Но всякое бывает: разночтение русских букв или, наконец, оплошность машинистки.