Читать книгу - "Гардемарины. Свидание в Санкт-Петербурге - Нина Соротокина"

Сразу после ужина Мария бросилась к Софье. Разговор с подругой должен прояснить что-либо в столь запутанном деле с векселем. Софья слушала очень внимательно, потребовала пересказать все еще раз, сама себе задавала вопросы, а итог был тот же — «ничего не понимаю». Больше всего ее поразило, что поручик Бурин был у Луиджи в тот самый вечер, когда на маскараде был убит Гольденберг.

— Возможно, это простое совпадение, — утешала она себя. — Кабы Алеша был дома, Саша на свободе, кабы Никита был здоров!

— Вексель принадлежит сыну канцлера. Анастасия не может нам помочь? Ты говорила, что она свой человек при дворе. Она может знать что-то такое, о чем мы и не догадываемся.

— Нет, Анастасия не поможет, — грустно сказала Софья. — Я видела ее после ареста Саши. Она не выходит из дома, плачет, молится. Анастасия говорит, что это возмездие. Есть один человек. — Софья пытливо взглянула на Марию.

— Я знаю, о ком ты говоришь.

В этот же вечер Софья послала казачка с запиской к Лядащеву. В записке значилось, что она может сообщить нечто весьма важное относительно покойного купца Гольденберга, что готова принять господина Лядащева, когда он пожелает, и просит уведомить, что послание ее получено.

Удивительно, как в иные поворотные минуты уплотняется время! Правда, это касается только людей деятельных, а не тех особ, которые в ответственный момент, руководствуясь глупыми понятиями этикета или сомнительной мудростью «утро вечера мудренее» откладывают решение важнейших проблем на завтра, на послезавтра или на месяц.

Лядащев ничего Софье писать не стал, а несмотря на поздний час явился сам. Достаточно было нескольких минут, чтобы понять — необходима длительная беседа с Луиджи. В старые добрые времена[11]беседу эту было бы вести куда проще, потому что называлась бы она допрос, и добропорядочный ювелир выложил бы все без утайки. Теперь же предстояло играть некую роль, чтобы каплю за каплей вытрясти из этой непроливайки все сведения. Здесь хороши были лесть, притворство, даже угрозы.

Однако вышеозначенные приемы не производили на Луиджи серьезного впечатления. Естественно, он не отказался принять для частного разговора господина Лядащева, коли об этом его попросили милейшая Вера Константиновна и невестка ее Софья Георгиевна. Для позднего гостя зажгли камин и принесли бутылку старого бургундского. Что, кажется, дождь пошел? В такую погоду особенно приятно глядеть на живой огонь, потягивать доброе винцо и морочить голову странному гостю. «Что это за вопросы он задает? — сам себе говорил Луиджи, потирая ноющую руку. — И с чего сей господин взял, что я буду на них отвечать? Моя родина Венеция, а не крепость Петра и Павла!»

Вот что удалось узнать Лядащеву после часовой беседы. С господином Гольденбергом хозяин дома отнюдь не знаком, никогда его не видел, что было чистейшей правдой. С господином Буриным он имел дело. Это тоже было правдой. С молодым графом Антоном Бестужевым он знаком не очень коротко, зато жена его, очаровательная Авдотья Даниловна, в девичестве Разумовская, является одной из его постоянных заказчиц. Видится он с ней часто, потому что сия прелестница совершенно неумеренно любит драгоценности, предпочитая изумруды, которые менее всего идут к ее изнуренному, простите, зеленому лицу, но… О вкусах не спорят! Не желаете ли еще вина, сударь? Хотя бургундское не в пример всем прочим французским винам излишне горячит кровь и никак не способствует засыпанию… а время сейчас позднее.

Хозяин зевал, тер глаза, и разговор бы неминуемо кончился полным пшиком, если бы вдруг в комнату вихрем не ворвалась Мария. Видимо, в этот момент итальянский темперамент ее взял верх над спокойным русским. Она вначале воздела руки, повернулась к иконе и, призывая деву Марию в свидетельницы, прокричала:

— Ну что ты такое говоришь? — Руки ее сжались в кулаки. — При чем здесь твоя Авдотья? Мы сами вызвали господина Лядащева, чтобы он помог нам во всем разобраться. У него такие связи! А ты сидишь пнем, мямлишь, греешь свои глупые ноги…

От неожиданности Луиджи немедленно отодвинул башмаки от каминной решетки, а потом и вовсе подобрал ноги под себя.

— Дочь моя, почему ты не спишь? Да и уместно ли девице вот так вбегать? Что о нас подумают люди?

— Люди подумают, что мы дураки. — Мария выразительно постучала себя по лбу. — Я сама слышала, как этот Бурин угрожал отрубить тебе голову! Я не подслушивала, нет! Но вы оба кричали на весь дом! И ты бы видел, как посмотрел на меня этот Бурин. Он ни перед чем не остановится. Наш дом сожгут, а меня похитят. И не смотри на меня так! Изволь немедленно все рассказать господину Лядащеву!

С этими словами Мария повернулась на каблучках, тряхнула головой и столь же стремительно, как появилась, выбежала из комнаты.

Потрясенный Луиджи повернул к Лядащеву лицо:

— Дело действительно столь серьезно?

— Думаю, что да, — строго сказал тот. Во время только что увиденной сцены он не позволил себе даже намека на улыбку. — Купец Гольденберг убит, и дело приобрело политическую окраску.

— Пресвятая дева Мария! — Луиджи сотворил католический крест. — И зачем я только связался с этим паршивцем? Не изволите ли пройти в кабинет?

Разговор, тихий, почти шепотом, затянулся далеко за полночь. Вот главная мысль, которую Лядащев вылущил из эмоционального и зачастую бестолкового рассказа ювелира: поразительно, как страх оглупляет людей!

Праздношатающийся поручик Бурин, человек негодный, ненадежный и крикливый, но со связями и деньгами, еще год назад заказал якобы для невесты драгоценный убор — ожерелье и серьги. При этом он оставил нацарапанный на бумаге дрянной рисунок — макет будущего ожерелья — и велел следовать ему неукоснительно. Даже один из брильянтов у застежки должно было вставить в оправу надтреснутым, а спереди все камни должны быть чистейшей воды. Убор был готов в срок и с указанным дефектом, однако заказчик его не выкупил. Это уже потом Луиджи узнал, что он игрок и мот. Убор следовало продать, однако Луиджи из-за обилия заказов все никак не мог собраться поменять надтреснутый камень на целый.

Однако месяца полтора назад, а может, и более, точного срока Луиджи не упомнит, но если надо, сверится с книгой, Бурин явился к нему в глухое время и предложил в качестве залога весьма ценный документ. О, если бы в этот момент руку Луиджи держал ангел, то постыдная сделка никогда бы не состоялась, потому что он никогда не занимался ростовщичеством. Но, видно, в этот момент не иначе как бес подтолкнул его в спину, потому что он немедленно принес убор и взял вексель. Сумма, в нем указанная, была значительно больше стоимости убора. Уговор был таков: как только Бурин приносит деньги за драгоценности, Луиджи тут же возвращает вексель. В ночи была составлена бумага за подписью обоих, Бурин спрятал ее в карман, и они расстались.

Не корысть руководила ювелиром, о нет! Не последнюю роль в сделке сыграла подпись на векселе, а именно — Бестужев. Проживая в России в качестве иностранца, Луиджи никогда не мог считать как себя, так и свое дело в полной безопасности. А здесь благодаря бесовским козням он возомнил, что вексель будет в его руках как бы охранной грамотой. Каждый хочет жить там, где творил непревзойденный Тициан, где витают прекрасные мелодии Вивальди, но многие вынуждены жить на грешной земле, которая называется Россия. Кроме того, он был убежден, что Бурин никогда не соберет нужной суммы для выкупа векселя.