Читать книгу - "Слеза чемпионки - Ирина Роднина"

Рядом торговали «каляевскими бубликами», причем продавались они только здесь. Мы регулярно губили свои фигуры, но удержаться от такой пятикопеечной вкусности не могли. Сейчас этого магазина нет, на этом углу Познер построил свою телеакадемию. А раньше по всей Москве стояли такие длинные деревянные будки. В них продавался хлеб. На Таганке, рядом с нашим домом, точно такую же будку воткнули прямо на набережную, меня туда все время гоняли. На Каляевской рядом еще продавался молочный коктейль. Пара бубликов с молочным коктейлем — верх наслаждения!

Со мной в школе учились Лена Щеглова, Юля Богданова, Лена Котова, Галя Карелина — лучшие фигуристки моего поколения. Когда я первый раз пришла в школу, меня девчонки потащили в туалет на четвертый этаж. Я спрашиваю: почему на четвертый, когда туалет есть на втором и учимся мы на втором? Оказывается, на четвертом этаже в туалете стоял старый кожаный диван, а на нем девчонки курили. Тогда все повально начали курить и меня подбивать: ты чего отказываешься, выглядишь как белая ворона, никто не заложит, никому ничего не скажем! Я никак не могла их убедить, что я не хочу курить. Посчитали, что я еще не адаптировалась.

Эта школа многим помогла серьезно заниматься спортом, и не только спортом. В свое время, когда Моисеев набрал молодой балет, в нем оказались много ребят, которые еще не окончили школу. Вот почему в вечерней школе рабочей молодежи организовали два так называемых «моисеевских» класса. Но в эти классы записывали и спортсменов. Моисеев репетировал в Концертном зале имени Чайковского, поблизости располагалась и школа. Нам все равно, что ехать до Маяковки, где моисеевская база, что до ЦСКА или «Динамо» с СЮПом — все на Ленинградском шоссе. Годились и троллейбус, и автобус, и метро, — и, что очень важно, было удобно по времени. Если мне назначали утреннюю тренировку, то после нее я ехала на последние три урока в школу. В этот же день после небольшого перерыва я шла в школу на три первых вечерних урока. После чего еще отправлялась на вечернюю тренировку.

Честно говоря, учиться было не очень легко. Наступил период, когда я все уроки делала устно и только в метро. Но если возникал перерыв после тренировки, то я успевала что-то из заданного сделать прямо на катке, что-то, но очень редко, дома. Хотя в школе рабочей молодежи после спецшколы мне постигать школьную науку стало намного легче. Тем более я туда попала в десятом классе. В обычных школах уже вернулись к десятилетке, а в вечерней еще сохранялась одиннадцатилетка. Пришлось отучиться на год больше, чем ровесники. Я училась, конечно, тяп-ляп, немецкий мне сдавать не требовалось, а остальные предметы давались без особых трудностей. Мне часто потом снилось, что я никак не могу окончить эту школу — наверное, потому, что в реальной жизни я ее буквально проскочила. Но, с другой стороны, мы честно ее посещали, сдавали экзамены, сидели на этих полууроках, таких полусмешных, если говорить откровенно.

Я на тренировке отбила седалищный нерв и месяца три не могла сидеть, было очень больно. Поэтому на уроках я стояла. Этим стоянием я выводила учителей из себя, поскольку ничто, вероятно, так не раздражает, как постоянно торчащий перед тобой ученик.

Все, с кем я училась в этой школе, так дальше в спорте и остались. А те, с кем я девять лет ходила в спецшколу, попали в хорошие вузы, и потом я с ними нередко пересекалась, но уже в других странах. В общем-то школа выпала мне серьезная, но не могу сказать, что у меня остались друзья с той поры.

То же самое и в институте. Со студенческих лет у меня одна подруга. Но ведь институт у меня был заочный. Единственный раз, когда мы все дружно собрались, — это на выпускных экзаменах. До этого летники и зимники (то есть представители зимних и летних видов спорта) шли каждый по своему расписанию. Если я сдавала весной зимнюю сессию, то летники в этот момент успешно занимались, и наоборот. У нас в группе в основном собрались борцы и боксеры. Я садилась за их спинами и могла списывать все, что угодно. Только мы с Зайцевым были фигуристы, и еще парочка легкоатлетов затесалась. Такая сборная солянка. Жены боксеров и борцов только на выпускном облегченно вздохнули — они же писали и переписывали все эти курсовые и дипломы, поэтому и радовались больше самих выпускников, что их мужья наконец получили дипломы.

Из тех лет и по сию пору со мной осталась Таня Зеленцова, личность необычная, рекордсменка мира по бегу на четыреста метров с барьерами. Причем рекордсменка первая, она ею стала в тот год, когда ввели эту дистанцию. Она бегала обычные сто-двести с барьерами, потом на длинные дистанции, в конце концов перешла на тренерскую работу. А потом вернулась на дорожку и в первый же год стала чемпионкой Европы и мировой рекордсменкой.

Таня Зеленцова всего в жизни добилась сама, она по-своему немного авантюристка, но человек не без способностей, с амбициями. В спорте она добилась результатов не только как бегунья, но и как тренер: у нее были хорошие спортсмены, а теперь двое детей и жизнь в Америке. Для одной женщины много всего. Она к тому же еще такой человек, который умеет объединять. У нее на квартире (а надо учесть, что это была смежная двушка в Серебряном Бору) меньше, чем пять-шесть человек, никогда не ночевало. Постоянно жили ее ученики, другие спортсмены, какая-то перевалочная база. Легкоатлеты, впрочем, привыкли на сборах большими командами жить. У Тани если жарились котлеты, то сразу этих котлет делалось на кастрюлю. Двумя этажами выше жил баскетболист Жармухаммедов, оттуда несли вниз чугунок плова. Дом считался военным, но в нем выделили и квартиры для спортсменов.

Когда со мной вся эта бракоразводная ерунда в Америке случилась, Таня ко мне приехала, чтобы поддержать. Зеленцова тогда уже жила в Америке. Потом я продала дом в горах и купила новый внизу, у меня оставался месяц на переезд. И в эти дни я получаю известие, что в Москве умер папа. С Таниной помощью я за один день переехала из одного дома в другой. Только пианино мы с ней вместе перетащить не смогли. А так — собрали с ней все ящики. Она помогала вещи в них сложить, потом погрузить их и выгрузить, и я уехала на неделю на похороны к папе, а она вернулась к себе домой.

Как известно, в Америке есть специальная служба, которая все упаковывает и перевозит. Но с ней полагается договариваться заранее. А у меня даже не было возможности ее заказать. На меня давил агент. Меня торопили покупатели моего дома. Я с ними даже разругалась. Я им позвонила: вы извините, я в назначенные сроки не успею, мне как минимум на неделю надо улететь в Россию, у меня умер отец. На что мне пожилая пара американцев возразила: вы же подписали контракт? Я говорю: да, я подписала, но есть же форс-мажорная ситуация. От того, что вы на неделю позже въедете в дом, тем более вы живете недалеко, в полутора часах езды, и вас не выселяют, вряд ли что-то изменится. Нет, они стояли на своем: вы подписали контракт. Я тогда звоню своему агенту: «Я отказываюсь от сделки». Они меня привели в то еще состояние. Агент меня уговаривает: «Ира, зачем тебе терять деньги? Ты сейчас откажешься, но контракт подписан, значит, ты будешь платить неустойку». Мне было уже все равно. Саша уехал в Москву, оставив у себя в комнате все как было, ничего не собрав. Аленка уехала к Миньковскому, ничего не собрав у себя. Может быть, я оказалась в таком состоянии оттого, что папа умер, — мы все понимали, что он не жилец, но его уход все равно выбил из колеи. И в этой безнадежной ситуации мне никто так не помог и не мог помочь, как Татьяна.