Читать книгу - "Прибалтийский плацдарм (1939-1940 гг.). Возвращение Советского Союза на берега Балтийского моря - Михаил Мельтюхов"

Тем временем 13 декабря 1939 г. Германия заявила Латвии протест против выезда интернированных поляков, что рассматривалось Берлином как нарушение ее нейтралитета. 30 декабря Советский Союз просил Латвию проверить сведения о якобы имевшей место переброске на шведских самолетах из Риги в Стокгольм интернированных поляков, направляющихся в Финляндию. В беседе с В.М. Молотовым 8 января 1940 г. Ф. Коциньш заявил, что «это является недоразумением, так как латвийское правительство строго соблюдает советско-латвийский пакт о взаимопомощи и никакой отправки поляков в Швецию для финской армии из Латвии не производилось». Проведенная латвийскими властями проверка показала, что «случаев отправки военных поляков в Финляндию не было, так как всего-навсего из Латвии уехали 48 польских граждан, в том числе женщины и дети». Приняв к сведению этот ответ, Молотов заявил, что имевшиеся слухи надо было проверить^[691]. Правда, как позднее выяснило советское полпредство в Риге, с 12 ноября 1939 г. по 10 марта 1940 г. из Латвии в Швецию выехал 441 поляк^[692]. Со своей стороны Германия 15 января заявила Латвии, что если, как планируется, 18 высших польских офицеров 17 января на шведском самолете вылетят в Стокгольм, это будет недружественным шагом Риги в отношении Берлина. В итоге эту переброску пришлось отложить, но до 15 января из Латвии уже выехало около 300 польских военнослужащих^[693]. Кроме того, Латвия через Швецию поставляла в Финляндию рожь, белое полотно для маскхалатов и другие товары^[694].

10 февраля в радиовыступлении латвийского президента К. Ульманиса прозвучала мысль, что латвийское государство должно быть готово в ближайшем будущем к большим жертвам. При этом каждый должен быть готов к выступлению в любой момент. «Если трудное роковое испытание настанет, то в среднем одному мужчине из каждого хутора придется надеть форменную одежду; теперь посчитайте и прикиньте, что в Риге нет складов, полных белья и сапог. И знайте, что следует позаботиться о наличии двух рубашек и другого белья, да пары хороших сапог. Начинайте об этом заботиться и держите это наготове». Ситуация нешуточная, и пришло время стране задуматься о чрезвычайных мерах. «Не будь это серьезным делом, я бы не стал об этом говорить в данный момент». Это выступление вызвало оживленную волну слухов в англо-французской прессе, предполагавшей, что СССР выдвинет или уже выдвинул новые требования к государствам Прибалтики, которые готовы сражаться и запросили вооружение и другую помощь от западных союзников. Определенную роль в столь большом внимании к этому выступлению Ульманиса в западной прессе сыграло и то, что в это время в Риге находилась делегация английских бизнесменов^[695]. Понятно, что советский военный атташе в Риге полковник А. Завьялов 20 февраля доложил в Москву, что речь президента была «воспринята населением как призыв к подготовке Латвии к мобилизации и войне, причем войне против СССР»^[696]. В этой обстановке 24 февраля ТАСС опровергло слухи, будто «Советский Союз предъявил требования к Эстонии, Латвии и Литве о предоставлении СССР новых морских баз, об увеличении количества “военных баз” и т. п.»^[697].

Естественно, что советская сторона тщательно отслеживала позицию стран Прибалтики в отношении советско-финляндской войны. Так, еще 17 декабря 1939 г. в беседе с литовским посланником в Москве В.М. Молотов обратил его внимание «на нехорошее поведение литовской печати при освещении финляндского вопроса, допускающей явные нотки недоброжелательности к СССР»^[698]. 22 декабря Л. Наткевичус сообщил В.П. Потемкину, что «неприязненные выпады против СССР имели место лишь со стороны газет, руководимых группами национальных меньшинств – поляков и евреев». Советский дипломат обратил внимание своего собеседника на то, что имеющие в Вильно польские группы, питающие одинаковую ненависть к СССР и Литве, вероятно, могут создать проблемы для литовских властей. Поэтому «простейшим способом нейтрализовать провокационную работу указанных врагов могло бы быть их изъятие с последующей передачей советским властям. Такое мероприятие было бы актом законной самообороны Литовского правительства и осуществлением той взаимопомощи, которую СССР и Литовская Республика должны оказывать друг другу не только в чисто военной области». Поддержав в целом эту идею, Наткевичус просил решить вопрос обмена находящихся в литовских тюрьмах коммунистов на отбывающих заключение в СССР литовских граждан. Со своей стороны Потемкин согласился обсудить этот вариант^[699].

7 февраля 1940 г. литовский МИД сообщил Наткевичусу, что советский полпред в беседе с литовскими журналистами и деятелями культуры критиковал политику литовского правительства в Виленском крае как слишком мягкую. Он высказал предположение, что весной польские диверсанты могут уйти в леса и возникнет угроза беспорядков, что может потребовать вмешательства советских войск. Литовскому посланнику следовало добиться приема у Молотова и обратить его внимание «на вред от подобных заявлений и просить, чтобы были даны ясные и строгие инструкции воздержаться от них». Также следовало, учитывая имевшее место 1 ноября 1939 г. привлечение по инициативе командира советской танковой бригады ее частей для прекращения организованной поляками демонстрации и беспорядков в Вильно, добиться «ясного заверения, что ни одному советскому должностному лицу в Литве, включая и самых высокопоставленных, не будет дано право принимать решение о подобной помощи» частями Красной армии, поскольку это прерогатива правительств^[700]. 9 февраля литовские власти сообщили о проведение арестов участников подрывных польских организаций в Виленском крае^[701]. Проведенные к середине марта 1940 г. литовскими властями аресты польских подпольных и оппозиционных групп вполне удовлетворили Москву^[702].