Читать книгу - "Богини славянского мира - Михаил Серяков"

Соотнесение Сарасвати в одном и том же гимне с крепостью и деревом представляет разительную аналогию образу новгородской Мокоши, который реконструируется на основании более позднего образа Софии. Очевидно, что подобные достаточно редкие и весьма необычные для облика богинь черты не могут быть случайным совпадением и свидетельствуют о возникновении соответствующих образов Мокоши и Сарасвати в эпоху индоевропейской общности. Необходимо также отметить, что с образом дерева соотносится и Брахма, имеющий со своей супругой Сарасвати одинаковое ездовое животное. Если та или иная богиня оказывается связана с водой, судьбой, браком и является покровительницей рожаниц, то это можно объяснить особенностью архаического мышления, в котором эти понятия были достаточно тесно между собой связаны. Однако если выстраивается одновременная связь этих образов с такими понятиями, как вода-покровительница брака и материнства-слово-мудрость-дерево-город, то мы вправе говорить о генетическом родстве образов таких богинь. Следует также отметить, что река Сарасвати в йоге считается символом сушумны – главного невидимого энергетического канала человеческого тела. Однако в тантрической йоге сушумна также называется мокшамарга – «дорога к освобождению»⁸⁴⁸. Таким образом, в индийской эзотерической традиции Сарасвати была связана с понятием мокша. Все эти факты в своей совокупности показывают, что индийская Сарасвати имеет одни истоки не только с иранской Ардви-Сурой Анахитой, но и новгородской Софией-Мокошью, имя которой также является не именем в собственном смысле этого слова, а, согласно наиболее обоснованной этимологии, связанным с влагой эпитетом.

Единственное отличие, которое существует между отечественной и индийской богиней, заключается в том, что ни древнерусские письменные источники, ни более поздние этнографические записи не отмечают связи Мокоши с лебедем. Однако, учитывая то, что христианские поучения стремились не описать, а полностью уничтожить языческие верования, в результате чего к ХIХ в. образ Мокоши в живой народной традиции сохранился в явно сниженном и фрагментарном виде, данное различие нельзя считать решающим. К этому следует добавить, что, помимо позднего свидетельства Стржедовского, есть целый ряд косвенных данных, свидетельствующих, что подобная связь между славянской богиней и лебедем все-таки была. Во-первых, в качестве любовно-брачной символики гуси и лебеди фигурируют в фольклоре различных славянских народов⁸⁴⁹ и в подобном контексте вполне могли быть связаны с богиней любви.

Во-вторых, уже в самой ранней славянской традиции мы видим одновременную семантическую связь женского персонажа, реки и лебедя. Речь идет о сестре Кия Лыбеди. Если в честь трех братьев-основателей были названы холмы на месте будущей столицы, то в честь сестры была названа протекавшая там река, упомянутая в летописи при описании событий 968 г., когда враги осадили Киев: «[и] ѿступища Печенѣзи ѿ града. и не бѧше льзѣ конѧ напоити. на Лъıбеди»⁸⁵⁰. Интересно отметить, что возле устья Лыбеди известна Девич-гора, а еще одна река Лыбедь является левым притоком р. Трубеж, впадающим в Оку⁸⁵¹. Таким образом, связанная с образом лебедя река известна и в регионе, в котором зафиксирована и река Мокша. С учетом этого нет ничего невозможного в том, чтобы архаичное сознание связало с образом лебедя и другой связанный с водой женский персонаж. В-третьих, на северной стене Мартирьевской паперти Новгородской Софии было обнаружено средневековое изображение бегущей собаки, а впереди нее – стая улетающих птиц, которых С.В. Жарникова определила как гусей или лебедей⁸⁵². Север в общеиндоевропейской традиции был наиболее сакральной частью света, и именно на северной грани Збручского идола была изображена Мокошь. В свете этого изображение водоплавающих птиц именно на северной стене Софийского собора представляется достаточно интересным фактом. В-четвертых, именно в данной части собора была обнаружена и надпись № 21: «…(ки) те пиро(ге въ) печи, гридьба въ корабли… перепелъка пар(е в) ъ доуброве, пост(ави) кашоу, по(ст) ави прироге, тоу иди».

Рис. 19. Навершие из Любшанского городища

А.А. Медынцева интерпретировала ее как песенку-считалку, однако с ней не согласилась Т.В. Рождественская, совершенно справедливо связав ее с комплексом похоронных представлений: «Однако ее метафорический смысл и местоположение в Мартирьевской паперти собора вблизи от гробницы архиепископа Мартирия позволяют связать этот текст с погребальным ритуалом. Представления о покойнике в замкнутом пространстве гроба как гребной дружине (гридьбе) в корабле или как о пироге в печи, о покинувшей тело душе как о перепелке, парящей в дубраве, упоминание о поминальной тризне с ритуальными кушаньями («постави кашу, постави пироге…») и о проводах на тот свет («ту иди») восходят, несомненно, к языческим истокам. Видимо, не случайно оба этих текста были тщательно зачеркнуты современниками, а чуть ниже надписи на стене Мартирьевской паперти тогда же появилась надпись: «оусохните ти роуки» (№ 204)»⁸⁵³. Хоть в данной достаточно ранней древнерусской надписи речь идет не о лебеде, а о перепелке, это может быть объяснено начавшимся процессом размывания языческих представлений. Как будет показано ниже, лебедь также был связан с представлением о путешествии души умершего на тот свет, причем связь эта была исключительно древняя. Тот факт, что изображение водоплавающих птиц и упоминание птицы в связи с погребальным ритуалом были вырезаны древними новгородцами именно на стенах Софийского собора, а не в какой-нибудь другой церкви Новгорода, которых было в этом городе не один десяток, наглядно свидетельствует, что в сознании жителей этого города существовала какая-то связь между ними и образом Софии, точнее, того языческого персонажа, черты которого восприняла «двоеверная» новгородская София.