Читать книгу - "Аввакум - Владислав Бахревский"

– Шесть лет осталось! – сурово изрек Потемкин.

– Ну какие шесть? – рассердился Ртищев. – Нынче от Рождества Христова 1658-й, 1666-й, стало быть, через восемь лет наступит…

– Хоть и через восемь. Неужто тебе не страшно? – схватился за голову Потемкин. – Неужто царю не страшно всю Русь погубить, весь народ?!

– Страшно, – сказал Ртищев, встал, подошел к ларцу, открыл, достал грамоту. – О благочестии не одни вы испытываете беспокойство. Вот сочинение Мелетия Смотрицкого «Тренос» – похоронный плач. Послушайте.

Встал возле окна, к свету, читал, сильно щурясь, но с ударениями на словах горчайших, а горчило от фамилий, означенных в том плаче:

– «Где теперь тот бесценный камень карбункул, блестящий, как светильник, который я носила в короне своей между жемчужинами, как малое солнце между звездами, – дом князей Острожских, который светил больше всех, других, блеском светлости старой веры своей? Где другие, также бесценные камни той короны, – славные дома русских князей, неоцененные сапфиры, бесценные алмазы: князья Слуцкие, Заславские, Збаржские, Вишневецкие, Чарторыйские, Пронские, Ружинские, Соломирецкие, Лукомские, Пузыны и другие бесчисленные, каких перечислять было бы долго? Где при них и другие неоцененные мои драгоценности? Знаю родовитые, славные, отважные, сильные и давние дома во всем мире известного доброй славой, могуществом и отвагой русского народа – Ходкевичи, Глебовичи, Кишки, Дорогостайские, Войны, Воловичи, Зеновичи, Пацы, Халецкие, Тышкевичи, Корсаки, Хребтовичи, Тризны, Горностаи, Мышки, Гойские, Семашки, Гулевичи, Ярмолинские, Чонгланские, Калиновские, Кердеи, Загоровские, Мелешки, Боговитины, Павловичи, Сосновские, Скумины, Потеи…»

Ртищев быстро прошел к ларцу и бросил в него грамоту.

– Все это были православные, славные, воистину древние русские роды. Ныне все они – католики, и только некоторые из них униаты… Иная жизнь прельстила – утонченное великолепие, иное платье – изысканное и шелковое, иные мысли – изощренные, без оглядки на пастырей… Случилось это не в наши дни. А все беды готовы на святейшего Никона взгромоздить.

– Те люди, что ты назвал, – из Малой России, – дал отповедь Неронов. – Никон на Малую Россию, на Киев молится больше, чем на свою Иверскую икону.

– Антихрист! Антихрист! – вскричал Потемкин. – Иерусалим навострился на Русской земле строить. Иерусалим! Ему Христов Иерусалим мал и ненадобен. У него будет свой, великий, а он в том Новом Иерусалиме сядет, как вавилонская блудница.

– Нехорошо так говорить, – покачал головою Ртищев. – Я вас не перекричу, но так говорить – не добра желать. Чем вы тогда отличны от гонителей своих, коли сами такие же гонители? Христос не таков был, не тому учил.

На следующий день, 21 января, в день преподобного Евфимия Великого и преподобного Евфимия Сянженского, Вологодского, Неронов стоял в Успенском соборе всенощную. Служил Никон: шла неделя о блудном сыне. Царь Алексей Михайлович тоже был. Многие великие люди были. Борис Иванович Морозов, свояк царя, Илья Данилович Милославский – тесть, Семен Лукьянович Стрешнев – дядя по матери… Может, и неспроста собрались, знали, что пришел в Москву Кремень Правды старец Григорий.

Никон в ту памятную службу приказал аллилуйю троить и прибавлять: «Слава тебе, Боже».

Только служба закончилась, подбежал Неронов к Никону и чуть ли не за грудки ухватил, пигмей – великана. Никон не только саном, но и ростом превосходил Неронова на полторы головы.

– До чего тебе домутить Россию?! – закричал Неронов на патриарха. – С кем ты советовал, от кого у тебя свидетельство троить аллилуйю? У нас в Великой России преподобный Ефросин псковский много трудился, сниская об аллилуйе, у вселенских патриархов был. Дважды следует возглашать, но не трижды, не четырежды, как ты самовольствуешь.

– Твой Ефросин – вор, бляжий сын! – орлом всклекотал Никон на воробушка.

– Эка дерзость! Вот патриарх – отеческих святых и святынь хулитель!

Дюжие патриаршие дьяконы оттеснили Неронова от Никона, но его, кипящего праведным негодованием, на глазах у всего царева синклита обнял и расцеловал Семен Лукьянович Стрешнев.

Государь подошел к ним, хотел что-то сказать, но только нахмурился, а Неронов и царю отвесил тяжелехонькое словцо:

– Все терпишь, государь, Божьего врага? Сколько раз я тебе челом бил – довольно терпеть! Смутил враг всю Русскую землю! Твою царскую честь попрал. Уже твоей власти и не слыхать, от него, врага, всем страх. Кукую, кукую, а ты воском Никоновым уши залепил.

Щеки у царя налились краской, но не посмел на Неронова не только голоса возвысить – глаз не поднял. Отошел молча, в смущении.

А Неронов – впрямь воробушек – скок, скок, и нет его, упорхнул в свою пустыньку вологодскую.

В Москве о словах Неронова толки, шумы! Врагам Никона – радость, друзьям – огорчение. Московские колокола вся Россия слышит.

Снова явились к Неронову пустынножители монах Епифаний и белец Савва.

Русский человек не к деньгам тянется, не к золотому кумиру, но к нищей славе. Нищая слава русскому человеку – Иисус Христос.

Неронов Епифанию и Савве обрадовался.

– Бог мне вас послал! Праведные люди ныне приготовляются, скоро тому быть: число Погибели взойдет на небосклоне вместо солнца. Ты, Епифаний, монах. Для тебя есть место в Братошине, под самой Москвой. Нынче не время от врага бегать, пора с врагом биться… Ступай, милый, в Братошино, станешь извещать меня через моих ходоков о всех напастях, что приуготовляет православному народу Антихрист Никон… А твоя дорога, Савва, на Соловки.

Задрожал Савва:

– На Соловки?!

– Возвестишь братии о числе зверя, кое открылось архимандриту Спиридону. А игумена Илью о служебнике Никоновом предупреди, так и скажешь: Иван Неронов, в иноческом чине смиренный Григорий, служебник от Антихриста в печи сжег. Пожалуй, расскажи соловецким старцам о видении.

Посмотрел на Савву, на Епифания долгим взглядом, смутился.

– Уж не знаю, дозволено ли о том говорить, не прогневается ли Господь на меня, бестолкового, но дело общее… Было мне видение, ночью, в этой вот келье. Явился ко мне в великом свете Исус Христос – Исус! – а не как Антихрист Никон пишет: Иисус. И сказал мне: «Служи литургию по-старому, кои книги в пустыне сей есть. А у меня Никоновых прикрас не водится…»

Савва, услышав про Соловки, оттого и задрожал, что в своей пустыньке Епифаний говорил ему о Соловках много раз.

Одолел Савву сатана. Только осенит себя крестом, начнет молитву творить – тот же миг явится перед глазами белая грудь Енафы с розой соска, а то и пострашнее – срамное место.

Открылся Савва Епифанию, и тот, помолясь, посоветовал:

– Плыви на Соловки, да мимо Кия-острова! Плыви по морю, как по горю, ибо надо тебе пройти над морской могилой, где успокоилась от жестокосердия твоего суета прежней жизни.