Читать книгу - "Русский. Мы и они - Юзеф Игнаций Крашевский"

– Амелия, – сказала тихо Мария, – я люблю, а мой любимый в кандалах… идёт в сибирские штольни!

Подруга хлопнула в ладоши.

– О! Господи, помилуй, это, наверное, из тех бунтовщиков-поляков. Как же ты могла влюбиться в такое чудовище? Они ведь травили, резали, мучили наших…

На лице Марии выступил румянец.

– Всё-таки известно, – болтала дальше неудержимая Амелия, – что они все сошлись против отца нашего, царя, и против святой матушки России… с ядом, с кинжалами, они поклялись с преступниками всего мира, отравляя колодцы, хлеб… нападали ночью и вырезали безоружных, издевались над женщинами… О! Чудовища! Их всех бы нужно уничтожить. Саша говорит, что весь этот непослушный народ перевешают и вывезут в Сибирь, иначе в святой России покоя не будет.

Мария пожала плечами.

– Ты веришь этому всему? – спросила она.

– А как не верить? Читайте газету! Послушайте людей, у нас это как святое Евангелие.

– Дорогая моя, я оттуда еду, я это видела!

– И ты полюбила стилетника?

– Амелия Петровна, не буду тебе много говорить, но если бы ты, как я, видела, что там творится, как я, плакала бы над ними.

– Эй! Эй! Это тот поляк тебя сбаламутил! Ты в него напрасно влюбилась, а если кто-нибудь из нас влюбится, ослепнет.

– Люди слепнут также от ненависти, – отвечала Мария, взяв её за руку, – Амелия Петровна, ведь я пришла к тебе за советом и помощью в несчастье; ты должна ради нашей старой дружбы что-нибудь сделать, ты не откажешь мне.

Амелия сильно смутилась.

– О! Только не поляков спасать, потому что не может быть, это не может быть, этого никто тут не сумеет. У нас дует иной ветер. Мой Саша такой патриот аж страшно, перед ним об этом нельзя говорить. Они в Английском клубе все этого мнения… что поляков нужно искоренить… пока они будут, до тех пор мы не будем спокойны и вечно в хлопотах. Они говорят, что ведь англичане так сделали в Ирландии и Индиях и другие также… Почему мы не можем для спокойствия пожертвовать хотя бы несколькими миллионами людей? В России семьдесят миллионов.

– Моя дорогая, – ответила Мария, – но что России может сделать один несчастный калека без руки?

– А! Милый Боже! – крикнула Амелия. – Без руки! Без руки! Как же ты можешь любить такого калеку! Но стыдись же, стыдись! Смотрите! И поляк и без руки… плюнь, а я найду тебе такого, что ты меня поблагодаришь, и богача, и молодого, и…

При виде этой наивной испорченности, которую обратить было невозможно, на глазах Марии появились слёзы; это создание не понимало иной любви, кроме животной.

– Не будем об этом говорить, – ответила она, – если ты ничего не можешь для меня сделать, я не буду тебе надоедать, но, может, научишь меня, как попасть ко Льву Павловичу… всё-таки он был секретарём при моём, когда мы ещё жили с ним, а сейчас он министр и всевластен. Он всегда был со мной очень вежлив, а в сущности, думаю, что это достаточно добрый человек…

– Кто? Лев Павлович? – прервала легкомысленно Амелия. – Я его не знаю, но знаю о нём немного от Саши… для меня это теперь слишком высокие пороги, а мои – для него слишком низкие. Я даже не знаю, через кого можно попасть к нему; представь себе, смешной человек… ведь живёт только с женой и не имеет любовницы… скупой, чудак… Саша клянётся, что не берёт денег; что были такие случаи, что ему почти силой всовывали 75000 рублей, а он отказался… но это, должно быть, сплетни. Император Николай хорошо знал Матушку Россию, когда говорил, что у нас только царь и его сын не берут.

У Льва Павловича должен быть кто-то, кто делает за него работу, а хочется ему высоко взойти. Он для вас ничего не сделает! Разве что, – она с иронией улыбнулась – у вас есть какой-нибудь старый долг.

Мария с возмущением вздрогнула.

– Но с кем же он живёт? Через кого говорить с ним за того беднягу?

– Я скажу тебе искренно, сейчас за поляка нельзя говорить… – воскликнула Амелия, – у нас мода… сечь и стрелять поляков, даже мы хлопаем в ладоши, когда услышим, что их убивают. Если бы кто и хотел тебе послужить, будет бояться. Я тебе ещё раз говорю: забудь о нём… разве он один умирает… так хотели Бог и царь…

– Амелия Петровна, – воскликнула раздражённая Мария, – любила ты когда-нибудь?

– Я? Я? – сказала удивлённая женщина, отступая на шаг, потому что эта любовь была ремеслом всей её жизни, а вопрос выглядел насмешкой. – Что ты говоришь?

А после глубокого размышления она добавила тише и доверчиво:

– Понимаю… я признаюсь тебе… да… да… я очень любила… был это бедный урядничек из канцелярии… но такой глупый, что, когда я жила с генералом и надеялась, что он на мне жениться, тот также хотел жениться на мне! Естественно, я ему в нос рассмеялась! Только чуть мне всё не испортил. О! Я его очень любила…

– Значит, ты понимаешь, – прервала Мария, – на что способна женщина, когда любит.

– А! Это правда! Это правда! – вздохнула Амелия. – Человек забывает обо всём; ну что же, нужно иметь разум… а то потом и любви, и хлеба не будет, а есть нужно всегда.

Дольше было не о чем говорить с этим несчастным созданием, которое никакой самоотверженности понять не могло. Мария закусила губы и, обняв ещё раз своего крестного ребёнка, попрощалась с давней подругой.

– Но по крайней мере приди когда-нибудь ко мне на чай… когда будет вечером Саша; поговорив с ним, сама лучше убедишься, что тут у нас теперь поляки… Ну! Пустяк… как цыгане и евреи! – добавила она, пожимая плечами. Только, – шепнула она тише, – прошу тебя, когда придёшь, то с Сашей не кокетничай, и не смотри на него теми глазами, как ты иногда делаешь!

Она рассмеялась, а Мария вздохнула.

– Я выплакала глаза, – сказала она тихо, – никого уже соблазнить не смогу, будь спокойна… сердце моё в другом месте.

– О! Бедная женщина, – обнимая её ещё раз, сказала Амелия, – но что на это посоветовать? На что тебе было влюбляться в поляка! Это только несчастье, ветренники и голые.

Лев Павлович, сейчас министр и некогда хороший приятель Марии, которой приносил цветы и сладости, когда через неё хотел что-нибудь выхлопотать у её старого покровителя, принимал иногда в утренние часы просителей. Мария надеялась, что, прислав ему свою визитную карточку, по