Читать книгу - "Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров"

Академик Капанцян поделился сомнениями, которые наверняка возникали не у него одного: «Эти мысли Н. Марра являются либо гигантским научным предвидением, либо же не менее безграничной фантазией… Ведь мы не можем отказать глухонемым в акте мышления» (Сталин откажет. – Б.И. ). Однако продолжал он: «Я понимаю даже научную фантазию, если она имеет под собой предварительные научно проверенные данные и факты. Но вышеприведенное “научное предвидение” Н. Марра имеет скорее умозрительную подоплеку и, по-моему, совсем не материалистично, не исторично». Будучи родом с Кавказа и армяноведом, Капанцян отлично знал, какой значительный вклад внес Марр в изучение древностей Армении, Грузии и других кавказских народов. Этого не отрицал и Чикобава. Поэтому Капанцян закончил свою статью так: «Но зато роль акад. Н. Марра как армяно-грузиноведа и исследователя смежных народов Ближнего Востока, особенно яфетических народов Кавказа, огромна и неоспорима. Тут он и языковед, и филолог, и историк, и археолог, а при своей эрудиции и продукции (несколько сот больших и малых работ) являлся действительным новатором и основоположником научного нового грузиноведения и армяноведения. Эту его роль нисколько не снижает новое, более обоснованное установление генезиса грузинского языка в связи с кавказскими, данное И. Джавахишвили (“Исконный характер и родство картвельского и кавказских языков”), как и моя работа о генезисе армянского языка не как равномерно смешанного, “арио-яфетического”, как у Н. Марра, а преимущественно “азианического”». Капанцян не случайно упомянул работу Джавахишвили, одного из давних научных противников Марра, а заодно и о собственных исследованиях. Находясь под сильным влиянием марризма, он сделал интересное наблюдения – историческое развитие языков шло поступательно от древнейших аморфных языков (китайский) через ряд промежуточных типов к современным флективным языкам, причем языковые формы исторически поэтапно распространялись в основном с востока Азии на запад Европы, вплоть до берегов Атлантического океана. Это довольно упрощенная картина (он «забыл» об арийских языках Индии и еще много о чем), но сама идея географической языковой «волны» любопытна. Одна из книг И. Джавахишвили «Введение в историю грузинского народа» (Т. 2. Тбилиси, 1937) до сих пор находится в библиотеке Сталина.

Не задержался карандаш Сталина и на статье «умеренного» марриста, единственного историка из Ленинградского государственного университета, которому было разрешено принять участие в дискуссии, А. Попова «Назревшие вопросы советского языкознания». Доктор наук, занимающийся исторической географией и топонимикой, опираясь на свой научный опыт, подчеркнул, что теория «праязыка», теснейшим образом связанная с историей переселений народов, «представляется сторонниками буржуазной школы лингвистики как сплошной поток дроблений, бесконечных переселений, завоеваний чужих территорий, поголовного истребления или поглощения соседних племен и народов». Разумеется, такие явления историкам известны, однако в процессе развития языка и мышления гораздо важнее не завоевания, а влияние постоянно действующих социальных факторов. «Ошибка проф. А. Чикобава, согласно которому национальный язык является будто бы надклассовым, связана именно с сущностью “сравнительно исторического” метода».

Наконец, «Правда» 6 июня 1950 года опубликовала статью академика В.В. Виноградова, уже намеченного Сталиным в качестве новой главы советской лингвистики вместо академика И.И. Мещанинова. О том, что большой статье Виноградова «Развивать советское языкознание на основе марксистско-ленинской теории» придавалось особое значение, говорит, в частности, то, что в этот день была опубликована только она одна, как в свое время были отдельно опубликованы «ударные» статьи Чикобавы и Мещанинова. Но знал ли сам Виноградов о грядущих административных изменениях и о своей будущей роли? Может быть, что тогда еще и нет, а если и знал, то тем не менее проявил нарочитую осторожность (если не сказать – трусость) в своей критике Марра и его последователей и не вышел за рамки очерченными Чикобавой. Даже по тону статья была больше лояльной, чем критической. До 1950 года судьба Виноградова несколько раз круто менялась, и поэтому его осторожность легко объяснима. В 1934 году, когда уже сложившемуся ученому исполнилось сорок лет, он был арестован и получил три года ссылки по так называемому «делу славистов». В отличие от других подельщиков, часть которых расстреляли и посадили на длительные сроки, судьба и власти были к Виноградову более благосклонны, и поэтому даже в ссылке он продолжал работать. Ссылка вскоре была заменена запретом проживать в крупных городах. Как пишет в своих воспоминаниях жена Виноградова, он в 1938 году обратился лично к Сталину и вместе с письмом направил ему две свои книги. В современном архиве и библиотеке Сталина ни этого письма, ни книг я не обнаружил. Виноградов был не столько лингвистом, сколько литературоведом, вел исследования языка Пушкина, Гоголя и др. В 1939 году, скорее всего, в качестве ответа на обращение к Сталину ученый по личному распоряжению Берии (?!) получил московскую прописку и два года преподавал в Московском государственном педагогическом институте. Однако с началом войны, в августе 1941 года, он вновь был выслан из Москвы в Тобольск, из которого вернулся окончательно в Москву в августе 1943 года. Через год его назначили деканом нового филологического факультета МГУ, в 1946 году избирали (минуя ступень члена-корреспондента) академиком. Тогда же с него была снята судимость. Однако в ноябре 1947 года, когда Виноградов издал свой фундаментальный труд «Русский язык», началась публичная травля, скорее всего инспирированная все тем же Отделом науки ЦК и Президиумом АН СССР. В своем труде Виноградов был очень лоялен к Марру и марристам, особенно там, где они действительно поднимали важные вопросы «грамматического учения о слове». Он цитировал и опирался на исследования таких ученых «школы Марра», как И.И. Мещанинов, С.Д. Кацнельсон, Р.О. Шор, близкого к Марру академика Л.В. Щербы и др. Самого Марра он включил в один ряд с крупнейшими лингвистами мира {397} . Все это не похоже на дежурные слова, брошенные в адрес лингвистического «вождя». Но марристам нового поколения этого было мало, и Виноградов был вынужден покинуть пост декана {398} . И хотя до этого времени он никогда открыто не выступал против построений Марра и даже написал несколько статей в марристском духе, выбор, выпавший на него в качестве нового главы советской антимарровской лингвистики, был не случаен. Имя Виноградова было знакомо и Сталину, и Берии и в связи с «делом славистов», и в связи с его неоднократными письменными обращениями к ним, и в качестве маститого ученого – специалиста в области русского языка и литературы. Крутая идеологическая перестройка во всех областях науки и культуры, намеченная Сталиным еще накануне войны, поэтапно проводившаяся во время войны и особенно активно в первые послевоенные годы, достигла к моменту языковедческой дискуссии своего апогея. И если славистов (в том числе и Виноградова) обвиняли, расстреливали, сажали и ссылали в 1933–1934 годах за «великодержавный русский национализм», то теперь, в 1947–1950 годах, расстреливали, сажали и травили иных за проявления «еврейского буржуазного национализма» и «космополитизма». И здесь, в выдвижении Виноградова, мы не можем не заметить «след» Берии.

Судьба Виноградова была довольно типичной для многих известных деятелей сталинской эпохи. Запугав, а иногда физически или духовно покалечив человека, перед ним внезапно открывали заманчивые карьерные, административные или научные перспективы. В подавляющем большинстве случаев эти люди становились самыми преданными режиму исполнителями. Зная теперь достоверно, что языковедческой дискуссией непосредственно руководил Сталин, можно не сомневаться, что и санкцию на участие в ней тех или иных ученых, в том числе и Виноградова, давал он лично. Об этом говорят не только информационные записки Ильичева на имя Сталина. Как вспоминала жена ученого Н.М. Виноградова-Малышева, Чикобава на следующий день после первого ночного разговора на даче Сталина позвонил ее мужу. Раньше Виноградов и Чикобава не были знакомы. Значит, фамилию Виноградова назвал ему тот, кто поручил ему связаться с академиком и объяснить ситуацию. Чикобава попросил Виноградова выйти на улицу (на войне как на войне – соблюдается строгая секретность!) и рассказал ему, что говорил со Сталиным и что «Правда» открывает дискуссию, а Виноградову предлагают выступить. И только заручившись предварительным согласием на его антимарристское выступление (а иначе к чему такая секретность?), его вызвали к секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову (всесоюзному кадровику), который уже официально предложил ему принять участие в дискуссии. И хотя Виноградов тогда уже о многом догадываться, тем не менее он, как и Чикобава, не знал о желании вождя принять личное участие в дискуссии {399} .