Читать книгу - "История чтения - Альберто Мангель"

Рвение Комстока стало причиной как минимум пятнадцати самоубийств. Ирландский хирург Уильям Хейнс, которого посадили в тюрьму «за публикацию 165 видов непристойных книг», покончил с собой. Вскоре после этого Комсток собирался сесть на паром до Бруклина (как он потом вспоминал), как вдруг «голос» велел ему зайти в дом Хейнса. Он прибыл как раз в тот момент, когда вдова выгружала из фургона печатные формы запрещенных книг. С удивительной живостью Комсток запрыгнул на козлы и отвез фургон в молодежную христианскую организацию, где формы были уничтожены^[619].

Какие книги читал Комсток? Сам того не зная, он следовал шутливому совету Оскара Уайльда: «Я никогда не читаю книги, на которые пишу рецензии; боюсь показаться предвзятым». Иногда, впрочем, он заглядывал в книги, перед тем как уничтожить их, и приходил в ужас от прочитанного. Он считал, что французская и итальянская литература «не многим лучше, чем принятые у этих похотливых народов истории о борделях и проститутках. Как часто в этих отвратительных произведениях действуют красивые, изысканные, богатые и очаровательные героини, которые развратничают с женатыми мужчинами; или, уже после заключения брака, любовники, которые увиваются вокруг очаровательной юной жены, наслаждаясь привилегиями, которые по праву должны принадлежать только супругу!» Даже классики не избежали его упреков. «Возьмем, к примеру, всем известную книгу Боккаччо», – писал он в своей книге «Ловушки для юных». – Это такая грязная книга, что он сделал бы все, что угодно, «чтобы не дать ей, словно дикому зверю, вырваться на волю и развратить нашу молодежь»^[620]. Среди его жертв были Бальзак, Рабле, Уолт Уитмен, Бернард Шоу и Толстой. Комсток говорил, что лучшее чтение на каждый день – Библия.

Комсток действовал грубо, но поверхностно. Ему недоставало проницательности и терпения более изощренных цензоров, которые мучительно перекапывали тексты в поисках зарытых там тайных посланий. В 1981 году, к примеру, военная хунта генерала Пиночета в Чили запретила «Дон Кихота», поскольку генерал считал (и был совершенно прав), что в книге содержатся призывы к свободе личности и нападки на существующую власть.

Комсток ограничивался тем, что, пылая праведным гневом, помещал подозрительные тексты в список проклятых. Его доступ к книгам был ограничен; он мог преследовать их только после того, как они выходили в свет и многие успевали уже попасть в руки жадных читателей. До Католической церкви ему было далеко. В 1559 году был опубликован Index Librorum Prohibitorum, первый индекс запрещенных книг римской инквизиции – список книг, которые Церковь считала опасными для веры и морали римских католиков. Индекс, куда входили как книги, подвергнутые цензуре еще до публикации, так и уже вышедшие произведения, считавшиеся аморальными, никогда нельзя было рассматривать как полный список отлученных от церкви книг. Когда в июне 1966 года Римский собор принял решение прекратить переиздания индекса, в него входили – помимо сотен теологических текстов – сотни книг писателей-мирян, от Вольтера и Дидро до Колетт и Грэма Грина. Без сомнения, Комсток счел бы этот список крайне полезным.

«Искусство не выше морали. Мораль важнее всего, – писал Комсток. – И на страже общественной морали стоит закон. Искусство вступает в конфликт с законом лишь тогда, когда его цели грязны, непристойны или непотребны». В колонке редактора журнала «Нью-Йорк Уорлд» спрашивали: «А правда, уже решено, что в искусстве не может быть ничего здорового, если на нем нет одежды?»^[621] Комстоковское определение аморального искусства, как всегда у цензоров, было как бы само собой разумеющимся. Комсток умер в 1915 году. Два года спустя американский эссеист Генри Менкен назвал крестовый поход Комстока «новым пуританством… не аскетичным, но воинствующим. Его цель не восхвалять святых, а низвергать грешников»^[622].

С точки зрения Комстока, то, что он называл «аморальной литературой», развращает умы молодых, которым следовало бы посвящать все свое время изучению высоких материй. Это древний страх, и распространен он не только на Западе. В Китае XV века сборник сказок династии Мин под названием «Удивительные истории древности и современности» пользовался таким успехом, что его пришлось внести в китайский аналог католического индекса, чтобы юные школяры не отвлекались от изучения Конфуция^[623]. В западном мире эта идея проявлялась в более мягкой форме – как общий страх пред художественной литературой – по меньшей мере со времен Платона, который изгнал поэтов из своей идеальной республики. Мать английского писателя Эдмунда Госсе требовала, чтобы в ее доме не было никаких романов, ни религиозных, ни светских, будучи еще очень маленькой девочкой, в начале XVII века, она развлекала себя и братьев чтением и сочинением разных историй, но однажды это обнаружила гувернантка-кальвинистка, которая сурово отчитала девочку, сказав, что эти развлечения глубоко порочны. «И с того времени, – писала миссис Госсе в своем дневнике, – я считала грехом сочинение любого сорта». Но «страсть к сочинительству росла с невероятной силой; все, что я слышала или читала, давало пищу моему душевному расстройству. Простой истины было мне недостаточно; мне хотелось украсить ее с помощью воображения; глупость, тщеславие и греховность запятнали мое сердце сильнее, чем я могу выразить. И даже теперь, сколько бы ни предостерегали меня, сколько бы за меня ни молились, все же в этот грех я впадаю проще всего. Он мешает моим молитвам, не позволяет мне стать лучше, и это унижает меня»^[624]. Все это она написала в двадцать девять лет.

В таком же духе она воспитывала и своего сына. «Ни разу за годы моего детства я не слышал восхитительной фразы: когда-то, давным-давно… Мне рассказывали о миссионерах, но ни слова о пиратах; я был знаком с колибри, но никогда не слышал о феях, – вспоминал Госсе. – Они хотели сделать меня правдивым; их цель была вырастить реалиста и скептика. Если бы они укутали меня в пелену сверхъестественных фантазий, возможно, я бы гораздо дольше не подвергал сомнению их традиционализм»^[625]. Родители, которые подали в суд на среднюю школу графства Хокинс в 1980 году, точно не читали Госсе. Они утверждали, что программа начальной школы, в которую вошли «Золушка», «Златовласка» и «Волшебник страны Оз», наносит урон религиозному воспитанию их детей^[626].

Авторитарные читатели, которые не давали учиться читать другим, фанатичные читатели, которые решали, что можно читать, а что не следует, стоические читатели, которые отказывались читать ради удовольствия и требовали пересказывать только те факты, которые они сами считали истинными, – все это попытки ограничить обширные и разнообразные читательские возможности. Но цензоры действуют по-разному, и не всегда они призывают на помощь огонь или власть закона. Иногда они интерпретируют книги в своих целях, подгоняя их под собственные идеи.