Читать книгу - "Кому мы обязаны "Афганом" - Аркадий Жемчугов"

«Военным действиям в Афганистане скоро семь лет. В этой стране нет ни одного кусочка земли, который бы не занимал советский солдат. Тем не менее, большая часть территории находится в руках у мятежников. Правительство Афганистана располагает значительной военной силой: 160 тысяч человек — в армии, 115 тысяч — в царандое и 20 тысяч — в органах госбезопасности. Нет ни одной военной задачи, которая ставилась бы, но не решалась, а результата ист. Мы проиграли войну за афганский народ. Правительство поддерживает меньшинство народа… в этих условиях война будет продолжаться долго».^[12]

* * *

Таким предстает «афган» в устах его участников, от рядового до маршала. У каждого свой «афган», свои суждения о нем, свои оценки.

Что же касается другого, одного на всех «афгана», запечатленного в анналах нашей отечественной истерии, то здесь совсем иные измерения:

— 14 453 рядовых и командиров Советской армии сложили свои головы на чужой афганской земле;

— 469 685 — были ранены, контужены или перенесли тяжелые заболевания. Многие стали инвалидами на всю оставшуюся жизнь;

— 417 солдат и офицеров попали в плен и только 119 из них удалось освободить, причем на родину вернулись лишь 97.^[13]

А где и кем учтены сведения о том, у скольких тысяч «афганцев» по возвращении домой жизнь пошла наперекосяк, скольким пришлось пройти психологическую реабилитацию, сколько жен и детей лишились кормильцев, сколько семей распалось все из-за того же «афгана»?!

26 июня 1991 г. «Комсомольская правда» опубликовала под многоговорящим заголовком «Невозвращенец с последней войны» очерк — крик души матери, у которой, по ее словам, Афганистан отнял сына. Ниже приведены отрывки из этого очерка:

«…Я сама отправила его в армию, у него же была отсрочка. Я хотела, чтобы он стал мужественным. Уверяла, что армия сделает его лучше, сильнее. Я отправила его в Афганистан с гитарой. Сделала на прощанье сладкий стол. Он друзей своих позвал, девочек. Помню, десять тортов купила.

…Сейчас не знаю, какой он, мой сын? Какого я его получу через пятнадцать лет? Ему пятнадцать лет дали. Каким я его сделала? Он увлекался бальными танцами. Мы с ним в Ленинград в Эрмитаж ездили. Это Афганистан отнял у меня сына.

…Расскажи мне про Афганистан, — попросила однажды.

— Молчи, мамка!

Когда его не было дома, я перечитывала афганские письма, хотела докопаться, понять, что с ним. Ничего особенного в них не находила, писал, что скучает по зеленей траве, просил бабушку сфотографировать на снегу и прислать ему снимок.

…Только один раз он заговорил об Афганистане… Под вечер. Заходит на кухню, я кролика готовлю. Миска в крови. Он пальцами эту кровь промокнул и смотрит на нее. И сам себе говорит:

— Привозят друга с перебитым животом. Он просит, чтобы я его пристрелил. И я его пристрелил.

Пальцы в крови. От кроличьего мяса. Оно свежее… Он этими пальцами хватает сигарету и уходит на балкон. Больше со мной в этот вечер ни слова.

Пошла к врачам. Верните мне сына! Спасите! Все рассказала. Проверяли они его, смотрели. Кроме радикулита, ничего не нашли.

Прихожу раз домой: за столом — четверо незнакомых ребят.

— Мамка, они из «афгана». Я на вокзале их нашел. Им ночевать негде.

— Я вам сладкий пирог сейчас испеку, — обрадовалась я.

Они жили у нас неделю. Не считала, но ящика три водки выпили… Я не хотела слушать их разговоры, пугалась. Нечаянно подслушала. Они говорили, что когда сидели в засаде по две недели, им давали стимуляторы, чтобы были смелее. Но это все в тайне хранится. Как убивали ножом. Каким оружием лучше убивать. С какого расстояния… Ой, — говорила я себе, — они все какие-то сумасшедшие, все ненормальные.

…Он уже поступил на подготовительный факультет в радиотехнический институт. Хорошее сочинение написал. Счастливый был, что все хорошо. Я даже начала думать, что успокаивается. Пойдет учиться, женится. Когда они уехали, к нему опять все вернулось. Сидит и весь вечер в стенку смотрит.

…Шло следствие. Оно шло несколько месяцев. Он молчал. Я поехала в Москву, в военный госпиталь Бурденко. Нашла там ребят, которые служили в спецназе, как и он. Открылась им.

— Ребята, за что мой сын мог убить человека?

— Значит, было за что.

Я должна была сама убедиться, что он мог это сделать. Убить. Долго их выспрашивала и поняла: мог. Разговор о смерти, убийстве не вызывал у них особенных чувств, таких чувств, какие она обычно вызывает у нормального человека, не увидевшего кровь. Они говорили об Афганистане, как о работе, где надо убивать.