Читать книгу - "Калиостро - Елена Морозова"

Какими увидел мать и сестру Бальзамо Гёте, посетивший родственников знаменитого человека в 1787 году? Вот как он описывает свою с ними встречу:

«Мы поднялись по убогой лестнице и сразу очутились в кухне. Средних лет женщина, крепкая и широкая, но не толстая, занималась мытьем кухонной посуды. Она была опрятно одета и при нашем появлении завернула один конец передника, чтобы спрятать от нас его грязную сторону». Женщина провела гостей в комнату, которая оказалась столь велика, «что у нас считалась бы залом; но, по-видимому, она составляла едва ли не все жилище этой семьи. Единственное окно освещало большие стены, утратившие свой первоначальный цвет и увешанные почерневшими изображениями святых в золотых рамах. Две большие кровати без полога стояли у одной стены, коричневый шкапик, имевший форму письменного стола, — у другой. Тут же стояли старые, с камышовым плетением стулья, спинки которых были когда-то покрыты позолотой, а кирпичные плиты пола были во многих местах глубоко вытоптаны. Впрочем, все было опрятно. […] Пока мой проводник объяснял старой глухой Бальзамо, сидевшей в углу, причину нашего посещения, я успел рассмотреть комнату и других членов семьи. У окна стояла девушка лет шестнадцати, высокого роста, с чертами лица, стертыми оспой; рядом с ней находился молодой человек, чья неприятная, обезображенная оспой физиономия также бросилась мне в глаза. В кресле у окна сидела, вернее — лежала, болезненная, совершенно бесформенная фигура, казалось, погруженная в своего рода спячку.

Я с удовольствием рассматривал старуху. Она была среднего роста, но хорошо сложена; ее правильные черты, не обезображенные старостью, выражали душевный покой, которым обычно наслаждаются люди, лишившиеся слуха; тон ее голоса был мягок и приятен. […] Между тем вошла ее дочь […]. На ней был чистый передник, и волосы были аккуратно убраны под сетку. Чем больше я на нее смотрел, сравнивая ее с матерью, тем разительнее казалось мне различие двух обликов. Жизнерадостная, здоровая чувственность сказывалась в наружности дочери; она казалась женщиной лет сорока. В умном взгляде ее живых голубых глаз не было ни тени подозрительности. В сидячем положении она казалась выше, чем стоя; поза ее изобличала решительность, она сидела, наклонившись вперед всем телом и положив руки на колени. Впрочем, черты ее лица, скорее тупые, чем острые, напоминали мне облик ее брата, знакомый нам по гравюрам.

В это время бабушка опять задала мне несколько вопросов; пока я ей отвечал, дочь заговорила с моим спутником вполголоса, но так, что я все же мог позволить себе спросить, о чем идет речь. Госпожа Капитуммино рассказывает, ответил он, что ее брат еще должен ей четырнадцать унций; при его спешном отъезде из Палермо она выкупала для него вещи из заклада; однако с тех пор она не имела от него ни известий, ни денег, ни какой-либо поддержки, хотя, по слухам, он владеет большими богатствами и живет с княжеской роскошью. Не возьмусь ли я по возвращении учтивым образом напомнить ему о долге и добиться для нее поддержки, не соглашусь ли захватить с собой или, по крайней мере, переслать письмо?» Опасаясь навязчивости родственников, Гёте не рискнул дать свой адрес, но пообещал сам зайти за письмом.

«Тогда она рассказала мне о своем затруднительном положении: она — вдова с тремя детьми; из них одна девочка воспитывается в монастыре, другая здесь налицо, а сын как раз пошел на урок. Кроме этих трех детей при ней живет ее мать, которую она содержит, а сверх того она из христианского милосердия взяла к себе больную, чем еще увеличила свое бремя; всего ее трудолюбия едва хватает на то, чтобы доставить ей и ее близким самое необходимое. И хотя она знает, что Бог не оставляет добрых дел без награды, все же она вздыхает под бременем, которое так долго несла».

Впечатленный бедственным положением семьи, перед отъездом Гёте захотел возместить родным четырнадцать унций, что задолжал им знаменитый беглец, но, подсчитав деньги, «убедился, что в стране, где при недостатке в путях сообщения расстояние возрастает до бесконечности, я поставлю самого себя в затруднительное положение, если сочту нужным исправить добросердечным поступком несправедливость этого наглого человека».