Читать книгу - "Символическая история европейского средневековья - Мишель Пастуро"

Само понятие «игра слов» весьма расплывчато, по крайней мере с ходом времени оно претерпевает изменения: то, что являлось игрой слов в XII веке, может уже не восприниматься или не считаться таковой в XIV или в XVII столетии. Поэтому таким гербам — которые во французском и немецком (redende Wappen) языках зовутся «говорящими», а в более поэтичном и более точном английском изящно называются canting armes (поющие гербы) — сложно дать однозначное определение. Английский вариант, акцентирующий внимание на звуковой гармонии между именем человека и названием фигуры, имеет аналогию в латыни: arma cantabunda^[592].

Говорящие гербы часто считаются менее древними, менее благородными и, в геральдическом смысле, менее чистыми, чем другие^[593]. Это не имеет под собой никаких оснований. Такие гербы существуют с момента возникновения геральдики, и самые знатные семьи используют их уже с конца XII века: например, графы Бара (две рыбы-усача, bars, развернутые друг к другу спинами), графы Булонские (три «шара», boules, или круга), графы фон Минценберг (веточка мяты, по-немецки Minze), дом Кандавен, графы де Сен-Поль (снопы овса)^[594], владетельное семейство фон Хаммерштайн (молот, по-немецки Hammer) и другие, не говоря уже о королевствах Кастилии (замки) и Леона (лев). Кстати, когда средневековым герольдам не известен герб какого-либо короля (реального или воображаемого) или важной особы, они, дабы компенсировать пробелы в своих знаниях, без колебаний выдумывают говорящие гербы. Такие гербы кажутся им естественными и вполне отвечающими духу геральдики. Так, герольд французского происхождения, составляя гербовник в конце XIII века, приписывает королю Португалии щит, на котором в качестве фигуры изображены ворота, porte, королю Галисии — щит с изображением чаши, calice, а королю Марокко — щит с тремя шахматными ладьями, rocs (илл. 18)^[595]. Говорящие гербы не являются ни менее древними, ни менее почетными, ни менее «геральдическими», чем все прочие. Однако их обильное присутствие в недворянской геральдике с конца Средних веков и заурядные каламбуры, на которых они порой основывались в эпоху Нового времени, зачастую вызывали у геральдистов дореволюционной Франции недостаточное уважение к такого рода гербам^[596].

Определить долю говорящих гербов в общем количестве гербов для каждой эпохи, каждой области, каждого сословия или группы — задача непростая. Особенно это касается раннего периода. Их количество всегда недооценивается, потому что иногда, если не сказать часто, мы не распознаем такие гербы. В одних случаях «говорящая» ассоциация строится на диалектных или исчезнувших словах, в других — основывается на латыни или на иностранном языке, в третьих — она будет скорее аллюзивной, нежели собственно «говорящей», и то, что в глазах наших предков было прозрачной и изящной игрой смыслов, уже не обязательно будет выглядеть так же и в наших глазах. Рассмотрим несколько примеров. С конца XII века знатный английский род Люси носит герб с тремя щуками: говорящая ассоциация между именем рода и названием фигур будет для нас непонятна, если только мы не знаем, что «щука» (в современном английском pike) на латыни будет lucius, а на англо-нормандском — lus. Также есть много примеров, когда английские семьи нормандского происхождения имеют гербы с животными — «говорящими» по-французски, но не по-английски: борзая (levrier — greyhound) у Молеврие, выдра (loutre — otter) у Латтрел, теленок (veau — calf) у де Вел, медведь (ours — bear) у Фитц-Урс. В данном случае, чтобы объяснить выбор фигуры, нужно проследить происхождение семьи и знать французский язык.

В приведенных выше примерах в качестве говорящей фигуры использовались животные. Найти связь между названием животного и именем владельца герба иногда довольно просто, иногда не очень, но в принципе это всегда возможно. А вот когда речь заходит о геометрической фигуре, говорящая ассоциация часто бывает не столь прямой, не столь прозрачной, и тогда, помимо языковых сложностей, встает проблема ассоциативной или аллюзивной очевидности. Когда в 1265 году Гильом де Барр (des Barres), простой рыцарь, помещает на свою печать щит с разделенным ромбовидно полем, иными словами — щит, на который будто бы накинута сеть^[597], то догадаться о том, что здесь есть говорящая ассоциация, довольно трудно; однако она действительно есть: ромбовидное деление намекает на перекладины, barres, то есть на преграду. Эта же идея приблизительно в ту же эпоху была воплощена в английской геральдике — на гербе Джона Малтраверса, сеньора, владеющего землями в Дорсете. Он являлся обладателем гербового щита с черным полем, покрытым золотой косоплетенной решеткой^[598], то есть полностью черного щита, который будто бы перегорожен желтой решеткой. Чтобы увидеть говорящую ассоциацию между патронимом и идеей, заложенной в фигуре, нужно одновременно догадаться, что такого рода решетка тоже напоминает о препятствии, а имя “Маltravers”^[599] намекает на нечто, что трудно преодолеть.