Читать книгу - "Сирия и Палестина под турецким правительством - Константин Базили"

Без сомнения, было нетрудно предписать Востоку приговор великих держав; но было трудно постановить приговор единогласный в деле международном, которое решается не большинством голосов. Франция упорствовала в своем пристрастии к паше.

Развязка гордиева узла была ускорена бунтом ливанских горцев в мае 1840 г. Мы видели уже загадочные отношения эмира Бешира к Мухаммеду Али, его опасения относительно феодальных прав своих и своего дома в случае окончательного укрепления Сирии за египетским пашой, его старание выставлять себя защитником горцев от угнетений и внушать народу недоверие к египетской власти.

Мухаммед Али хорошо постигал расположения эмира; он продолжал по-прежнему оказывать к нему благоволение, но в то же время ласкал молодого шейха Наамана Джумблата, который с султанским фирманом в руках домогался возвращения отцовского имения, конфискованного эмиром по умерщвлении его отца, знаменитого шейха Бешира Джумблата^[227].

Нааман предлагал паше набавить подать с Ливана, если ему будет позволено, по примеру отца, созвать шейхов и приступить к избранию другого эмира между членами семейства Шихабов, как это искони водилось на Ливане.

Старый эмир знал об этом, но он чувствовал себя слишком виновным пред Портой за принятое им участие в бунте безумного Абдаллаха и за постоянный союз с египетским пашой, чтобы желать восстановления султанской власти в Сирии. С другой стороны, правила, которыми руководствовалось в этом краю египетское правительство, и его стремление к ниспровержению всех феодальных властей слишком грозили предусмотрительному эмиру. В бесспорном обладании египтян он не без причины видел неминуемый приговор своего падения. Смерть Махмуда, сражение под Незибом, измена капудан-паши — это тройное торжество египетского паши показалось старому эмиру непреложным решением того долгого спора, под тенью которого росла в мире его власть на Ливане и обогащалась его казна. Он призадумался, стал пасмурным и желал новых внутренних тревог в Сирии, чтобы египтяне не могли обойтись без его содействия и уважили бы его древние права.

Обстоятельства, по-видимому, благоприятствовали ему в этой азартной игре, которой ставкой была будущность владетельного дома Шихабов. В январе Сирия была встревожена известием о военных приготовлениях Мухаммеда Али, который в этот период восточной драмы суетливо играл роль Дон Кихота в виду Европы. Когда в Бейруте узнали о составлении народного ополчения в Египте, город был объят точно таким страхом, будто неприятель был под стенами. Все прятались от угрозы нового рекрутского набора и в первый раз заговорили о проекте паши забрать рекрутов из христиан. Слух этот взволновал горцев. Соскучившись продолжительным благоденствием и миром, которым принужденно наслаждались уже несколько лет, они без всякой основательной причины стали вопиять против египтян^[228].

В шести часах от Бейрута выкапывалась руда каменного угля на счет правительства. Уголь этот обходился дороже и был хуже того, который выписывался из Англии. Но Мухаммед Али сносил ущерб своей казны, лишь бы деньги оставались в краю и развивалась бы эта новая отрасль промышленности. Повинность выкапывания угля лежала на ближних округах; с других округов правительство требовало каменщиков для крепостных работ в Акке. За все это платила казна, но горцы со злобы стали сталкивать в пропасти своих мулов, чтобы не идти на перевоз угля. Эмир из своего Бейтэддинского дворца наблюдал за этими предзнаменованиями наступавшей грозы и коварными речами воспламенял народные страсти.

Во всю зиму вспышки бунта оказывались попеременно то между ансариями поблизости Антиохии, то в северных покатостях Ливана в округе Аккар, то в племенах мутуалиев в Баальбеке и по верховьям Касимии, между Сайдой и Суром, то в Хауране между остатками друзов, побежденных в Ледже, то в Хевроне, в горах Иудейских. Ибрахим оставался с главной квартирой в Марате, чтобы угрожать походом в Малую Азию в подкрепление притязаний отца. В Сирию наряжал он от времени до времени войско в подмогу гражданским властям для взыскания податей. Из Египта также ходили в Сирию полки для усиления Ибрахимовой армии. Огромные количества запасов и военных снарядов свозились морем в Акку и в Латакию.

Этой деятельностью, которая сильно действовала на воображение сирийских племен, едва успевал паша содержать их в подчиненности. Стоило эмиру поднять знамя бунта с ливанскими племенами, и вся Сирия последовала бы его примеру, и египетское владычество рушилось бы еще быстрее, чем оно основалось в этом краю. Но по замеченным уже нами причинам недоверия эмира к туркам он не желал такого переворота. Он помышлял только о продлитии по возможности тех сомнений, которым он был обязан неприкосновенностью своей власти, и, почем знать, он мог по примеру Мухаммеда Али ласкать себя надеждой других грядущих переворотов, посреди коих Ливанское княжество с преобладающим в нем христианским элементом достигло бы политической самобытности.

В апреле 1840 г., в пору весенней жары, которая в этом климате приводит кровь в беспокойное волнение и воспаляет южного человека, признаки неудовольствия горцев становились дерзновеннее^[229]. За два года пред тем по повелению Мухаммеда Али было выдано эмиру ливанскому 15 тыс. ружей для ополчения горцев, призванных в подмогу египетской армии противу хауранских друзов. Паша требовал теперь обратно эти ружья для своего египетского ополчения. Может быть, это служило только предлогом к отобранию оружия от племен, на сочувствие которых он уже не мог полагаться. Когда повеление о том Ибрахима было предъявлено эмиру Беширу, эмир стал громогласно роптать, говоря, что он не смеет приступать к подобной мере, что горцы не стерпят этой обиды и прочее. Замечательно, что из помянутого числа ружей только половина была роздана, а другая — хранилась во дворце эмира. Его ответ Ибрахиму был сух, резок, исполнен жалоб от имени народа и опасений о восстании горцев. Письмо это, которое по своему содержанию должно было храниться в тайне, сделалось гласным по всему Ливану. Открылась чума в Дамаске. Губернатор Бейрута Махмуд-бей оцепил город. Карантинное оцепление служило в то же время угрозой горцам, которые в ту пору запасались в Бейруте хлебом.