Читать книгу - "Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас"

На крики же „Долой войну!“, на разгром почти исключительно лишь заводов, работавших на войну, — не обратили внимания. 19 агитаторов, задержанных с поличным на месте преступления по снятию с работы людей, работавших на войну, не были преданы немедленно военно-полевому суду. Немедленный расстрел их по суду произвел бы охлаждающее действие лучше всяких военных частей.

В тот день бастовало до 50 предприятий, около 87 500 рабочих. Надо принять во внимание, что на Путиловском заводе по решению администрации, ввиду непрекращавшихся нарушений рабочими нормального хода работы, завод был закрыт с утра 23 числа. До 30 000 рабочих рассеялись по городу, возбуждая других объявленным „локаутом“.

Но даже Начальник Охранного Отделения в тот первый день революции не понял истинного характера движения и в своем докладе министру указывал как на причину беспорядков — недостаток хлеба. Легенда о недостатке хлеба и о мальчишках и девчонках как о зачинщиках беспорядков была передана Протопоповым и в Царскосельский дворец»^[257].

Генерал Глобачев докладывал в Министерство внутренних дел:

«19 января 1917 года

Сопроводительное письмо начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева № 47 к осведомительному материалу, полученному от секретного сотрудника, направленное директору Департамента полиции.

Совершенно секретно.

Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическими кругами „черносотенной“, „буржуазной“, „собранием прихвостней Горемыкина“ и пр. Заседание 1-го ноября 1916 года заставило широкие массы более доверчиво отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели „лучших избранников народа“, „представителей Всея Руси“ и пр.

Эта перемена отношения, во многом объяснимая широким распространением запретных речей Милюкова, Шульгина, Керенского, Чхеидзе и др., привела к разговорам о возможности „роспуска Думы“ до окончания войны, к толкам о необходимости „беречь Думу“ и пр. Таким образом, ноябрьские события, дав толчок к политическим разговорам обывателей, тем самым содействовали тому, что все политические чаяния населения оказались связанными с именем Думы…

Единственный вывод из настроения столичного пролетариата — это возможность в любую минуту забастовки, всевозможных эксцессов…

И вывод, делаемый из подобного настроения рабочими партиями, правилен: идея всеобщей забастовки со дня на день приобретает новых сторонников и становится ПОПУЛЯРНОЙ, какой была и в 1905 году».

Напомним, что в 1905 году всеобщая забастовка остановила работу военной промышленности и вынудила правительство согласиться на мирные переговоры с Японией.

Далее читаем у Глобачева: «Но кроме слухов о возможности всеобщей забастовки в обществе усиленно циркулируют слухи о возможности проявления террора. Прибывающие с позиции солдаты и офицеры, рассказывающие бесконечные истории об „озверении“ обоих воюющих сторон…

Возможность „возобновления красного террора в ответ на белый“ не подлежит никакому сомнению, тем более что в действующей армии, согласно повторению и все усиливающимся слухам, террор широко развит в применении к нелюбимым начальникам, как солдатами, так и офицерами.

Роспуск Думы, в которой рядовое офицерство, мало воспитанное политически и набранное „с бору по сосенке“, видит защитницу народных прав, „залог будущего России“ и т. п., — легко может вызвать в армии огромную вспышку недовольства, поведет к образованию различных новых революционных ячеек, которые скорее и прежде всего проявят себя в участии в террористических актах и выступлениях (надо помнить, что боевые дружины социалистов-революционеров в 1905 году в лице своих вожаков и руководителей дали значительный процент отставных офицеров и военных врачей).

Поэтому слухи о том, что за убийством Распутина — этой „первой ласточкой“ террора — начнутся другие „акты“, — заслуживают самого глубокого внимания. Политические убийства встретят после роспуска Думы сочувствие в подпольных организациях, которые не теряют еще надежды тем или другим способом проявить признаки своего призрачного пока существования и оказать влияние на ход событий, а газетная травля некоторых сановников в органах левой печати, особенно широко расходящихся в демократических слоях населения („Русская воля“, „День“, „Современное слово“ и др.), и подскажет, и укажет будущим террористам их жертвы…

…повсеместно и усиленно муссируются слухи о „близком Дворцовом перевороте“…»^[258]

В конце донесения генерал указывал на «намечающийся за последние дни яркий авантюризм» Гучкова, Коновалова, князя Львова и каких-то «загадочных представителей общественности», которые могут любыми средствами и способами использовать изменение обстановки в «своих личных видах и целях».

До начала Февральской революции оставалось больше месяца.

27 января 1917 года Глобачев писал:

«Дворцовый переворот, исключительно неожиданный по близости своего осуществления и крупности своего масштаба, в связи с последующими выступлениями войск, и должен, по мнению представителей этой ГРУППЫ (Гучкова, князя Львова, Коновалова. — С. Р.), независимо от наличности других претендентов, передать всю полноту власти именно этой группе, как единственно близкой, знакомой и популярной в войсках…

Что будет и как все это произойдет в действительности, судить сейчас трудно, но во всяком случае — воинствующая оппозиционная общественность безусловно не ошибается в одном: события чрезвычайной важности и чреватые исключительными последствиями для русской государственности… не за горами»^[259].

В феврале 1917 года заместитель председателя ЦВПК, председатель Московского ВПК А. И. Коновалов был занят реализацией своего замысла — подготовкой Всероссийского рабочего съезда, который должен был создать организацию «во главе с высшим органом, как бы советом рабочих депутатов», опирающуюся на «рабочие группы» при военно-промышленных комитетах.

Главная идея Коновалова была фантастически сильной — повернуть стихию торгово-промышленной буржуазии в сторону от петроградских промышленников и финансистов, обсевших государственный бюджет и не готовых к принципиальной борьбе. Более того, в начале января 1917 года, когда уже задымилось, Коновалов призывал думцев из Прогрессивного блока, кадетов и октябристов явочным порядком образовать правительство, ответственное перед Думой, в чем-то повторив опыт Великой французской революции.

Дымилось и на бирже.

8 февраля 1917 года профессор П. П. Мигулин писал своему корреспонденту А. Н. Скугаревскому в Харьков: «В Петрограде тревожно. Мы живем как в пиру во время чумы. На бирже вакханалия. Бедные люди в 1–2 недели делаются богатыми, все идет на повышение. В результате может быть крах, но может и не быть. Уже много выпущено в оборот бумажных денег, и все товары, земли и дивидендные ценности должны повыситься в расценке. Но все это печально. Никто не думает о войне, о военных займах и т. д., каждый заботится о себе: „спасайся, кто может“»^[260].