Читать книгу - "Честь - Никому! Том 3. Вершины и пропасти - Елена Семенова"

В ночной тиши слышал Вигель, как Орбелия на цыпочках прокрался в комнату Таиски, как навалился на неё жадно, а она и не вскрикнула, не попыталась оттолкнуть – знать, ждала его. Лежал Николай, вперив взгляд в темноту, невольно слушая приглушённые вздохи и шёпот, доносившиеся из-за стены, и страдал. Страдал от чувства невыносимого одиночества. И мечтал, чтобы хоть толика этих даримых в тот миг товарищу ласк и тепла перепала и ему. Вспоминалась, как никогда прежде ярко, Наташа. Каждый изгиб её красивого, нежного тела, её волосы, голос… Сколько бы дал, чтобы оказаться рядом с ней! Ещё и ещё вспоминал мучительно, растравляя себя, распаляя. И решил тогда твёрдо, что, если суждено будет выбраться из этой передряги, жениться на Наташе.

А Орбелия-счастливчик всю ночь у Таиски провёл и лишь под утро так же бесшумно выскользнул. А днём всё вроде бы и обычно было. И ничего не выражало лицо Флора Демьяновича, хотя мог поклясться Вигель, что он всё знал, всё слышал.

– Знаешь, Николай, если бы не война, я бы женился на ней, – говорил потом ротмистр. – Она похожа на мою мать. Такие же косы чёрные, глаза… Она чудо! Ей-Богу, чудо!

И во всякую ночь повелись «тайные» визиты, ни для кого не бывшие тайной. Всё знал отец, а виду не показывал, и поэтому при нём ничем не выдавалась «тайна». Лишь когда уходил он куда-нибудь по делу, засиживали Таиска с Орбелией за разговором. Вигеля не особенно стеснялись, а он для пущего их спокойствия делал вид, что спит.

– Когда кончится война, я увезу тебя отсюда, – струился голос Михаила Ираклиевича. – Мы поедем сначала в Тифлис, а потом в Батум. В Батуме живёт моя тётка с семьёй. Прежде мы гостили у неё каждое лето. Батум ещё прекраснее Тифлиса! Потому что там море… Ты видела когда-нибудь море? Увидишь! Оно лазурное, величественное, блаженное… Шум волн, запах воды, манящий, как и горизонт, за который всегда хочется уплыть! И из-за которого со всех концов земли прибывают в бухту корабли, с палуб которых сносят тюки и сундуки со всевозможным товаром, клетки с попугаями, диковинные фрукты… Море таинственно. В море плавает множество рыб. И медузы. Ты знаешь, что это? Они похожи на цветы, налитые светом. Мы ловили их, вытаскивали на берег, и там они таяли, как снег, и ничего не оставалось. А весь берег усыпан разноцветными камнями: агатами, халцедонами, сердоликами, аметистами… Словно разбросанное небрежно ожерелье. Мы любили собирать их. И ещё любили собирать белые трубки, которые приносила река Чорох. И чёрные, рогатые орехи челим, которых многие боялись из-за сходства с чёртом. И морские звёзды… Ты всё это увидишь, Тася! Обязательно. Ты влюбишься в этот край, как и я. Я отведу тебя в лавку, которую держит там один грек, до смерти похожий на пирата. Эту лавку я обожал в детстве. Там было столько удивительных вещей! И сама она была не похожа ни на одну другую. Я мог целый час разглядывать выставленный в ней товар из разных стран, путаясь в развешанных там же рыбацких сетях. Мы пойдём туда с тобой и купим тебе нитку кораллов или венецианские бусы. Что тебе больше нравится? А всего лучше, купим и то, и другое. И каких-нибудь редких лакомств. И всё, что ты захочешь.

Таиска слушала, то расплетая, то заплетая одну из своих кос, вздыхала в ответ:

– Не обещай ничего, Мишенька. Ты скоро, совсем скоро уедешь, а я останусь одна. А, может, и не одна… Может быть, я ребёночка рожу. Раньше бы застыдилась, что безмужняя. А теперь всё равно! Хоть он мне отрада будет, твой мне подарок.

Это, наверное, в женщине заложено: несмотря ни на какие безсудицы, думать о продолжении рода, и, чем безотраднее вокруг, тем отчаяннее искать этой ни с чем не сравнимой радости, утешения – родить ребёнка и уже не чувствовать себя такой одинокой, короткий бабий век в пустоте растрачивающей.

Красивой парой были подвижный, жилистый Орбелия и бойкая, юркая Таиска. И что-то сходственное было между ними, темноокими, чернокудрыми.

А счастье коротким было… В тот вечер прибежала Таиска, смертельно напуганная, оглоушила с порога, задыхаясь:

– Большевики в соседней деревне! Уходите скорее! Они все избы обшаривают! Вот-вот здесь будут!

Кинулись опрометью в конюшню. Там ротмистр золотую цепочку с массивным крестом, чудом сохранённую, с шеи снял и всучил белой, как полотно, Таиске:

– Больше у меня ничего нет! Возьми! Продашь – хорошие деньги выручишь!

– Не возьму, нельзя, – замотала головой Таиска. – Ты же говорил, что это материнское благословение! Что это ещё твоей бабки крест!

– Они меня простят, – Орбелия сжал в кулак ладонь девушки с лежащим на ней крестом, обнял её, зареванную, поцеловал в ровный пробор на головке. – Прощай, красавица! Прости за всё и не поминай лихом! Если буду жив, найду тебя!

Заволокло тучами месяц, и в кромешной тьме выехали, таясь, за деревню, и тогда лишь припустили коней и рысью промчали несколько вёрст по степи. Если бы месяц той ночью повременил выплыть из-за плотной завесы туч, то обошлось бы всё без лишних приключений. Но он, как острый глазом соглядатай, выскользнул из своего укрытия, не иначе как затем, чтобы покликать погоню, указав серебристым лучом вынырнувшему откуда ни возьмись красному разъезду: «Вон они! Держите их!» С начала Восемнадцатого, со дня побега из плена в компании покойного Северьянова и юнкера Митрофанова не помнил Вигель такой безумной скачки. Мчались, припустив лошадей в меть, по бездорожью, по яругам, взметая комья грязи и снега, жмуря слезящиеся глаза от бьющего в лицо беспощадного, озлённого ветра, пригибаясь в надежде увернуться от сыплющихся вслед пуль.

Тех – был целый отряд. Они неслись по пятам чёрной стервятничей стаей, почти настигая. У них были винтовки. И пистолеты тоже были. И не было нужды скупиться на патроны в спины врагов. А отвечать им нечем было безоружным…

Орбелия, блестящий наездник, легко петлял и уворачивался под градом пуль, изгибался своим жилистым телом. Николай же к скачкам навыка не имел и в который раз за последнее время подумал, что спастись не удастся. И пожалелось, что не отдал Богу душу от тифа. Хоть бы плена тогда избежал!

Мчались уже по дороге, и впереди развилка была. Налево – снова степь, которую бороздили, как бунтующий океан. Направо – лесок.

– Расходимся в разные стороны! – крикнул ротмистр. – Может, хоть одному из нас повезёт!

– Прощай!

Разделились. Михаил Ираклиевич снова по степи нёсся, а Вигель свернул в лес. Разделились и преследователи. Была бы шашка или пистолет, то прекратил бы Николай эту скачку, а развернулся бы и принял неравный бой. Но безоружному оставалось только бежать, надеясь на чудо. Усталый соглядатай-месяц вновь затаился под пологом туч, и лес погрузился во мрак. Николай успел приметить глубокую ложбину и нырнуть в неё, соскочив с коня.

Не заметили. Пронеслись мимо алчущей крови стаей. И едва затих топот копыт, как стал Вигель пробираться дальше от дороги, затаился в гуще кустарника. Знать, поленились «товарищи» спешиться и прочесать окрестности. Повезло. К утру Николай, продрогший до последней возможности, решился продолжить путь. На душе было тяжело. Думалось об Орбелии. Повезло ли ротмистру так же, или сомкнулись навеки его глаза с вечными весёлыми огоньками, так и не повидав родных гор, улочек Тифлиса и побережья Батума? Думалось о Фроле Демьяновиче и черноглазой Таиске. Свалились на их голову и как бы не подвели под монастырь. Не пощадят их «товарищи», если дознают. Если бы могла спасти их добровольная сдача Вигеля большевикам, то непременно пошёл бы и сдался. На любую муку и глумление. И справедливо бы было… Но никого бы не спасла эта жертва. А, может, и хуже бы вышло.