Читать книгу - "Неизвестная война императора Николая I - Владимир Шигин"

14 июня 1833 года Казарский обедал у вдовы капитан-командора Михайлова. Выпив после обеда чашечку кофе, Казарский почувствовал себя плохо. Он обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, но было уже поздно. Лекарь застал Александра Ивановича в тяжёлом состоянии и признал отравление. Мучительная агония Казарского продолжалась почти двое суток, и 16 июня герой русско-турецкой войны скончался. Жандармерия выявила, что с Михайловой был связан также Автамонов, а сама жена капитан-командора была “женщиной беспутной и предприимчивого характера”. Она дружила с некоей Розой Ивановной, “состоявшей в коротких сношениях с женой одного аптекаря”. Вот такую ниточку обнаружила николаевская жандармерия, о чём и донесла своему шефу графу Бенкендорфу в Петербург.

В связи со смертью Казарского родилась еще одна легенда: в одном из исторических журналов конца прошлого века появились воспоминания николаевского жителя того времени, в которых он обвинил в отравлении Казарского не кого иного, как адмирала Грейга в отместку за то, что Александр Иванович якобы разоблачил его в злоупотреблениях, а исполнителем этого мерзкого плана был николаевский полицмейстер Федоров. Но, как это обычно бывает, мемуары пишутся в преклонных годах, и память начинает подводить (?) их авторов (и это основание, чтобы не доверять воспоминаниям Фаренниковых? – В.Ш.); в самом деле, нигде в архивных документах лично Грейг не был обвинен в злоупотреблениях по службе. Единственное участие Казарского в работе комиссии – не повод, чтобы его травить. Он там был “мелкой сошкой” (и это о национальном герое России! – В.Ш.); уж если и травить кого – так это председателя комиссии Беллинсгаузена. Но самое главное, о чем забыл мемуарист – это то, что Фёдоров в 1833 году уже давно не был николаевским полицмейстером. В то время Фёдоров был комендантом города, а николаевским полицмейстером с 6 декабря 1829 года состоял Г.Г. Автамонов (в том разницы особой нет, все – одна шайка. – В.Ш.). Так документы развенчивают легенды.

Прошло несколько месяцев. В октябре 1833 года начальнику Главного морского штаба князю Александру Сергеевичу Меншикову была доставлена от шефа жандармов графа Бенкендорфа личная записка о результатах расследования этого преступления, заставившая надменного князя изрядно поволноваться.

Князь, держа голубоватый листок дрожащими (почему именно “дрожащими”? – В.Ш.) руками, читал: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тыс. руб., которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автамонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных…” – Меншиков на мгновенье отвлекся от чтения: он хорошо знал характер Казарского, его честность, принципиальность и смелость. Да, такой, как Казарский, смог бы докопаться до истины.

Меншиков быстро пробежал текст записки: “Когда Казарский умер, все тело его стало черно, как уголь”. Князь брезгливо поморщился, читая описание ужасной смерти Казарского и стараясь скорее дочитать до конца. “Всё это произошло менее чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло…”

Александр Сергеевич злорадно (?!) улыбнулся, его явно обрадовала еще одна служебная неприятность адмирала Грейга. Он знал, что Грейг уже на пути в Петербург, что место главного командира Черноморского флота занял вице-адмирал Лазарев, и что эта смена администрации произошла не без его, Меншикова, решительного участия. А Грейгу здесь можно преподнести еще одну “горькую пилюлю” как бывшему губернатору Николаева, не сумевшему уберечь любимца императора флигель-адъютанта Казарского.

Князь невзлюбил Грейга после нескольких их споров, когда Алексей Самойлович (Грейга звали Алексеем Самуиловичем. – В.Ш.) в мягкой форме, намекнул, что хотя Николай Первый и пожаловал князю чин адмирала, но моря-то и флота он не видел, будучи уже начальником Главного морского штаба (хотя и “исправляющим должность”), при штурме Анапы он оказался по воле царя в подчинении у Грейга, и Алексей Самойлович представлял князя к наградам – благодаря Грейгу он и был утвержден в должности, и получил чин адмирала. Нет, этого князю никогда не забыть: унижение, как он считал, требовало отмщения…

Александр Сергеевич ухмыльнулся в свои холеные (?!) усы, но вспомнил о записке. Последние строки заставили несколько расстроиться самоуверенного и торжествующего князя. Первая реакция быстрого ума подсказала, что лучше всего эту записку “утопить” в бездонных архивах Морского министерства, доступ в которые был фактически закрыт для всех. Но под запиской стояла подпись могучего шефа жандармов Бенкендорфа; не исключено, что копия записки уже легла на стол Николая I. С Бенкендорфом не так-то легко совладать, расстроенный князь, кряхтя, оторвался от кресла и велел подать карету. Через несколько минут он уже был в кабинете царя.

Стараясь подавить волнение, Меншиков читал записку Бенкендорфа царю, но на последних строках он всё же почувствовал неприятное томление (что это за состояние этакое? – В.Ш.); дрожащим голосом (?!) он дочитал: “…другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автамонов ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева”.

– Слишком ужасно, – произнес глухим голосом (?!) царь и, обмакнув перо, собственноручно написал резолюцию: “Поручаю вам лично, но возлагаю на вашу совесть, открыть лично истину по прибытии в Николаев”. Немного задумавшись (?), Николай дописал ниже: “Слишком ужасно” и расписался.

Прошло более 160 лет. Я ищу следы этой трагической истории, которой внезапно закончилась жизнь героя-моряка. Да, комиссия, назначенная адмиралом Грейгом, не смогла установить истину. Но лично Грейгу было уже не до этого: происки Меншикова и Лазарева сделали свое дело – пришел приказ о переводе его в Петербург – и он готовился сдать дела вице-адмиралу Лазареву, своему помощнику. В архиве Николаевского порта хранилось дело о следственной комиссии (на 29 листах), назначенной для расследования “дошедшего до его императорского высочайшего слуха о неестественной смерти в городе Николаеве флигель-адъютанта Казарского”. Следует полагать, что вряд ли вице-адмирал и генерал-адъютант Лазарев в самом начале своей службы на посту главного командира Черноморского флота допустил, чтобы была доказана причастность главного полицейского начальника города, его родственника, к ограблению и убийству Казарского (а почему он должен был прикрывать преступление, которое произошло до его вступления в должность? При этом, как генерал-адъютант, он был просто обязан разобраться с обстоятельствами странной внезапной смерти флигель-адъютанта. – В.Ш.). Маловероятно также, чтобы князь Меншиков смог “лично открыть истину”. Скорей всего, он погрешил против совести (!) и постарался не открывать правду: слишком тесные и “приязненные” отношения были у него с Лазаревым. Открытие истины могло вызвать отставку и Лазарева, и Меншикова. Да и Бенкендорф, возможно, не дал дальше хода этому делу, считая невыгодной для себя борьбу с двумя приближенными царя – князем Меншиковым и генерал-адъютантом Лазаревым».

В рассуждениях Ю. Крючкова все поставлено с ног на голову. Он обзывает личного адъютанта императора Казарского «мелкой сошкой», сочиняет о его шашнях с николаевскими проститутками, врет относительно личного богатства, хотя стоит вспомнить запись в личном деле героя о том, что он «никакого движимого и недвижимого имущества за собой не имеет». О том, что Казарский и Лазарев действовали как единая команда, направляемая волей императора Николая I, я уже писал выше. Попытка представить Лазарева и Меншикова не имевшим никакого отношения ко всем безобразиям, творившимся на Черноморском флоте при Грейге и его камарилье, подельниках Грейга, вообще чудовищна и оскорбительна для памяти этих выдающихся государственных деятелей. Об огульном обвинении супругов Фаренниковых, написавших, что Казарский лично им рассказал о раскрытии на флоте воровства в огромных размерах и о том, что его уже предупредили о готовящемся покушении, в том, что они писали свои воспоминания в состоянии старческого маразма, вообще непорядочно. Кстати, сам Юрий Семенович Крючков (1928 года рождения) сочиняет свои опусы на 82-м году жизни. Так кому стоит больше верить, седому старцу Крючкову или лично знавшим Казарского Фаренниковым?