Читать книгу - "Услышь меня, чистый сердцем - Валентина Малявина"

Женя через мои воспоминания полюбил Стаса, и мне было это очень дорого. Однажды на репетиции у меня очень заболел правый бок. Приступ был такой сильный, что температура поднялась, и мы с Женей поехали в Покровское-Стрешнево к моей маме. Вызвали врача, и меня увезли в больницу. Врачи поставили диагноз — камешки в желчном пузыре. Полагается операция. Меня стали к ней готовить. Уже сделали укол, типа промидола или морфия, уже каталка приехала за мной — везти в операционную… я как соскочу с постели, молниеносно переоделась и мигом — вниз — на улицу, домой. Кушунин, мой чудесный доктор, говорит мне вслед: «Зря убегаете. Все равно вернетесь».

Так и случилось. Я снова в палате под капельницей. Входит доктор Кушунин и говорит:

— Ну? Как себя чувствуете?

— Сейчас получше. Было совсем плохо.

— На этот раз перед операцией не убежите?

— Постараюсь.

— Ну, вот и хорошо.

Снова стали готовить к операции. Женя приходил каждый день, принес красивый чайник, довольно большой, фарфоровый, и поил чаем с лимоном всю палату. Когда Женя приходит — больные улыбаются.

Женя 55-го года рождения, много моложе меня, но наши отношения не зависели от разницы в возрасте. Я была нужна ему, он — мне.

И вот повезли меня на операцию. В коридоре встретился доктор Кушунин. Он спросил:

— Зачем вы так рано едете в операционную?

— Не знаю. За мной приехали.

Санитарка, которая везла меня, сказала:

— Так распорядились.

Приехали в операционную. Положили на стол. Входит доктор, но не Слава Кушунин, а другой. Подходит ко мне, привязывает руки, ноги и голову мне задирает. Зачем он голову-то задирает? Непонятно. Спрашиваю:

— Что это вы мне голову задираете?

— Операцию буду делать.

— А где доктор Кушунин?

— Вы что, его больная?

— Да. Его.

— Почему же вы на этом столе?

— Не знаю, положили.

Он позвонил. Пришли санитары.

— Немедленно положите ее на другой стол, к Кушунину. Я ей чуть горло не перерезал.

Оказывается, доктор удалял щитовидные железы.

Вот это да!

Пришел Кушунин. Ему рассказали об этом ужасе, он покачал головой, потом улыбнулся и сказал:

— Под Богом ходит.

Привязал меня. Усыпили. Но я все равно слышала, о чем говорит доктор со своим окружением. Сквозь туман и болезненность я поняла, что влюбилась в доктора Кушунина. Когда операция была закончена, я открыла глаза и четко сказала Кушунину:

— Спасибо. И еще… Я люблю вас.

Кушунин как-то странно смотрел на меня, потом сказал:

— Впервые у меня после операции так быстро приходят в сознание, произносят слова, да еще эмоциональные.

Никого, кроме доктора и меня, в операционной не было.

Кушунин улыбается и говорит:

— Это бывает… любовь… она от благодарности. У вас — замечательный друг Женя, у меня — чудесная жена…

— Доктор, я не предлагаю быть рядом с вами. Я просто влюбилась в вас, вот и все. Мне необходимо, чтобы вы знали об этом. Так мне лучше будет. Легче.

Он погладил мои волосы и сказал:

— Я совсем немножко разрезал вас. По прямой. Не стал делать дугу. Маленький шов будет, почти не видно…

Женечка заметил, что меня интересует доктор Кушунин. Однажды сказал:

— Я не пью без тебя. Ни грамма. Можно я тихонечко выпью коньячку, вроде бы чай пью. И тебе немножко налью.

— Хорошо.

Он выпил, захмелел, и слезы навернулись у этого красивого, сильного, высоченного — у Жени рост — 1 м 89,5 см, роскошные, длинные волосы, — молодой мужчина и — слезы на глазах…

— Ты влюбилась в Кушунина?

— Естественно.

Он побледнел и ушел. Потом вернулся. Женя в коридоре встретил доктора Кушунина и сказал доктору:

— У вас такая красивая жена. Почему вы даете повод для влюбленности в вас моей Валюшке?

Доктор только пожал плечами. Он никогда никакого повода мне не давал, напротив, держался на дистанции, впрочем, большое внимание мне оказывал как доктор.

Я обиделась на Женю, но он был так трогателен со своими влажными глазами, что я поцеловала его.

— Валюшоночка моя! Я тебя очень люблю! И очень ревную. Прости.

…Как-то, это было уже в декабре, двадцать первого числа, произошло наконец-то неизбежное, прозвучал и для меня в последний раз в тюремных стенах голос дежурной, возвестивший:

— Малявина! С вещами!

«Что будет, то будет, а будет то, что Бог даст», — вспомнилось мне.

И повели в так называемый «отстойник». Это камера, где находятся осужденные, идущие по этапу в другую тюрьму, на зону и т. д. Какое противное слово — отстойник.

Многолюдно в этой камере. Сыро и дым коромыслом. Принесли хлеб. И селедку вонючую, ржавую. Это обязательный этапный паек.

Женщины оживлены. Громко делятся впечатлениями. Ругаются. Хохочут. Плачут. И курят, курят почти все. Какое счастье, что я не курю. У иных тяжелые баулы. Каким образом такие в тюрьме получаются? Непонятно. И для чего такие солидные баулы? Неизвестно.

До ночи мы сидели в сырости и духоте. Наконец вызвали на этап. Распихали по машинам и поехали мы кто куда. Наш «воронок» остановился у Белорусского вокзала. Ура, значит Можайская зона.

Мне показалось, что мы ехали очень долго. Когда приехали, нас ввели в небольшую комнатку, где дежурные — ДПНК — вместе с двумя осужденными стали принимать наш этап. Шмонать стали. Только не забрали бы они мои записи. Досматривали очень внимательно. Тетрадки с записями, воспоминаниями пропустили, потому что на обложках этих тетрадей «ложный» заголовок — «Ленин», а еще «Альберт Эйнштейн», «Пушкин», кассационная жалоба в московский городской суд, но карандашные рисунки Миши Калинина отобрали. Особенно мне были дороги иллюстрации к произведениям Грина…

На следующий день познакомилась я со своей гражданкой-начальницей — Маргаритой Ивановной, совсем молоденькой.

Она сказала, что сегодня во вторую смену я должна идти на фабрику.

Было темно. Погода злющая, холодно очень и ветрено. Долго стоим на плану. И вдруг — отчаянный крик:

— Дедушка Ленин, услышь меня! Плохо нам.

Так искренне кричала девчонка, что всех развеселила.

Пришли на фабрику. Все пошли на свои места. Меня поставили разматывать ткань. Разматываешь огромный куль, потом делаешь заготовки для простыней и пододеяльников. Но надо из кладовой дотащить этот тяжелый куль и всю смену стоять. Следующим днем — то же самое. Ноги еще больше болят и опухают. Я сняла ботинки и в носках продолжала работать. Много народу любопытствует по поводу меня. Стоят и смотрят — смотрят и стоят. Я не обращаю никакого внимания на них.