Читать книгу - "В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии - Оттокар Чернин"

Андраши и Векерле также высказались решительно против более мягкого обращения с Румынией, и, таким образом, весь венгерский парламент проявил в этом вопросе полное единодушие. Какова была точка зрения Карольи, мне неясно, и я не знаю, проявлял ли он тогда свойства своей «тигровой души», в свое время раскрытой им Румынии, или ту пацифистскую душу, которую он впоследствии сложил у ног генерала Франше д’Эспрэ.

Итак, уже в Брест-Литовске, когда румынский мир только еще всплывал на горизонте, я стоял на той точке зрения, что необходимо укрепить течение, направленное в сторону мира.

Глава о румынском мире не должна быть вырвана из общего изображения войны. С точки зрения войны румынский мир, подобно Брест-Литовскому, являлся необходимостью. Нам казалось необходимым как можно скорее освободить наши части на востоке, чтобы перебросить их на запад. Поэтому было в высшей степени желательно, и военные сферы постоянно настаивали на этом, чтобы мы возможно скорее покончили с Румынией. С целью добиться скорейшего результата я еще из Брест-Литовска советовал императору секретным путем передать королю Фердинанду, что если он пожелает вступить в переговоры, он может рассчитывать на почетный мир. Император принял мой совет, и полковник Ранда имел один или два разговора с лицами свиты короля, которые и передали своему государю поручение императора.

Немцы с самого начала стояли на той точке зрения, что король Фердинанд «должен быть наказан за свое предательство» и что с ним поэтому не следует вступать в переговоры. Исходя из этих соображений и ради избежания бесплодных споров я поставил Кюльмана лицом к лицу с уже свершившимися фактами, и сообщил ему, что мы вступили в неофициальные переговоры с королем Фердинандом. Такое поведение было вполне согласно с положением полного паритета, соблюдаемого нами в нашем союзном договоре, в силу которого каждый из союзников имел право поступать по своему усмотрению и обязывался лишь ставить дружественные державы в известность о своем поведении. Мы не были обязаны просить Германию о разрешении пойти на такой шаг.

Причины, почему я в этом деле расходился с Германией, были троякие. Во-первых, я стоял на той точке зрения, что в наши задачи вовсе не входит соблюдение божественной справедливости и присуждение наказания, а лишь скорейшее окончание войны, и что поэтому мне вменяется в прямой долг хвататься за всякое средство, чтобы избежать дальнейшего продолжения войны. Необходимо при этом упомянуть, что распространенное во многих кругах убеждение, будто румыны близки к истощению и поэтому вынуждены принять любые условия, было совершенно ложно. Румыны стояли на очень сильных позициях, дух их армии был превосходен, а во время последнего крупного наступления у Макарешти части Макензена понесли большой урон. Этот успех бросился румынам в голову, и из рядов румынской армии раздавалось много влиятельных голосов, безусловно стоящих на стороне тех, кто требовал борьбу a outrance. Они при этом рассчитывали не столько на фактическую победу, сколько на надежду продержаться еще некоторое время в положении обороны, пока решительные успехи их западных союзников не принесут им победы. Они, вероятно, при этом боялись, что заключение с нами мира навлечет на них длительную немилость Антанты и что они, таким образом, ее дружбу утеряют, а нашей не заручатся и, попросту говоря, сядут между двух стульев.

Вторая причина, побуждавшая меня непременно настаивать на переговорах с королем, заключалась в том, что, исходя из династических интересов, я находил в высшей степени неразумным свергать с престола чужого короля. На европейском рынке тогда уже наступило некоторое падение цен на королей, и я боялся, что если мы бросим на рынок еще нового короля, то это падение может обратиться в панику.

Третья причина заключалась в том, что для заключения мира нам необходимо было иметь в самой Румынии влиятельного доброжелателя. Если бы мы свергли короля, то мы раскололи бы Румынию на два лагеря, и в лучшем случае заключили бы мир только с теми группами населения, которые признали бы низвержение короля. Что же касается быстрого и вполне полномочного мира, то он мог быть заключен лишь с законным властителем Румынии.

Во время предварительных переговоров, которые полковник Ранда имел с доверенными румынского короля 4 и 5 февраля, последний поставил вопрос, присоединяются ли всё державы, входящие в Четверной союз, к намечаемому шагу, и будет ли очищена оккупированная Румыния. Мне дали знать об этом запросе короля, и я на это ответил, что, по моему убеждению, если, желая добиться почетного мира, король обратится с соответствующим предложением к остальным Центральным державам, он не натолкнется на отказ. Что же касается до территориальной проблемы, то я заявил, что я пока не могу ничего сказать по этому поводу, так как именно этот вопрос и должен служить предметом первых переговоров.

Точка зрения, защищаемая германскими военными кругами в полном согласии с венгерскими политическими деятелями и заключающаяся в том, что Румыния стоит в совершенно особом положении и заслуживает большей строгости, чем все прочие государства, была вполне обоснована с точки зрения теории воздаяния. Поведение Румынии по отношению к нам было значительно более предательским, чем поведение Италии. Имея в виду географическое положение Италии, ее полную зависимость от западных держав и, наконец, то обстоятельство, что западные державы легко могут заставить ее подчиниться путем блокады, Италии было чрезвычайно трудно оставаться в эту войну нейтральной.

Румыния же была не только совершенно независима, она, как мы уже говорили раньше, была более чем обеспечена благодаря своим громадным зернохранилищам. Если оставить в стороне, что Румыния по собственной вине допустила такое положение вещей, что Россия оказалась в состоянии поставить ей ультиматум, чтобы подстрекнуть ее к войне, то придется согласиться с тем, что Антанте было гораздо труднее воздействовать на Румынию, чем на Италию. Но русский ультиматум, конечно, не имел бы успеха, если бы Румыния не поставила бы себя вполне сознательно и обдуманно в такое политическое и военное положение, которое предало ее во власть России. Во время одного из своих последних разговоров со мной Братиану сказал мне: «Россия поступает подобно тетереву, пляшущему перед своими тетерками». Если придерживаться и дальше этого меткого сравнения, то можно сказать, что женский пол, жаждущий ласки, в конце концов прямо спровоцировал произведенное над ним насилие.

Если бы Братиану не возбуждал против нас в течение двух лет общественного мнения своей страны и если бы он в конце концов не очистил русской границы от всех воинских частей, русский ультиматум остался бы недействительным.

Мы застали в Румынии министерство Авереску. Первое совещание состоялось у меня с Кюльманом наедине с Авереску в замке принца Штирбей. Во время этого совещания, длившегося очень недолго, говорилось исключительно о Добрудже. Выравнивания границ, входившие в австро-венгерскую программу, почти что не были упомянуты, а экономических вопросов, игравших позднее довольно серьезную роль, мы тогда только коснулись. Авереску стоял на той точке зрения, что отказ от Добруджи немыслим, и совещание кончилось словами румынского генерала «non possumus», которые, в сущности, означали разрыв сношений.