Читать книгу - "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - Ева Ингеборг Фляйшхауэр"

До сих пор как в Германии, так и в России «неизвестно»^[691] происхождение этого недостоверного сенсационного сообщения в «придворной газете» императора, близкой к Военному министерству. Подбор слов совпадал с официальным текстом последующего указа о мобилизации. В политических кругах Берлина господствовало мнение, что эта «проделка» имела целью подтолкнуть колеблющегося императора и нерешительного рейхсканцлера к действиям, не обязательно заключающимся в объявлении германской стороной мобилизации и ведении большой войны. Среди международных дипломатов мало кто сомневался, что экстренный выпуск «Локаль-анцайгер» был призван обострить кризис и побудить ко всеобщей мобилизации Россию^[692].

Берлинский корреспондент Санкт-Петербургского телеграфного агентства А. И. Марков немедленно отправил это сообщение телеграфом в свое петербургское бюро, которое тотчас передало его Министерству иностранных дел. Там «марковская телеграмма» произвела эффект «разорвавшейся бомбы»^[693]. Его еще усилила пришедшая следом телеграмма № 142 от российского посла Свербеева, который «весьма срочно» сообщил министру иностранных дел: «Узнаю от представителя нашего агентства, что сейчас отдан приказ о мобилизации германских армии и флота»^[694]. Свербеев послал свою «весьма срочную» телеграмму с настоятельной просьбой об указаниях незашифрованной, по воспоминаниям Сазонова, он получил ее «часа два спустя»^[695].

С 15 часов по берлинскому времени экстренный выпуск «Локаль-анцайгер» стал изыматься из продажи, сообщение о мобилизации в 15.10 было опровергнуто ТБВ, в 15.15 — министром иностранных дел фон Яговом. Ягов с этой целью лично звонил послам Англии и Франции^[696], а также в российское посольство, говоря, что «Локаль-анцайгер» ошиблась. Посол Свербеев отправил в министерство вслед за своей полуденной телеграммой, вторую, без номера: «Просьба считать телеграмму № 142 недействительной. Объяснение следует»^[697]. Затем в телеграмме № 143 он передал полученные «сейчас» по телефону от германского министра сведения, что известие о мобилизации «неверно», «листки газет^[698] были напечатаны заранее в предвидении… [так в тексте. — Е. И. Ф.] возможностей, пущены в продажу в час дня и теперь конфискованы». Противоречие между газетным сообщением и его опровержением Свербеев прокомментировал словами: «По слухам, мобилизация решена, но еще не подписана в ожидании ответа на запрос, который будто бы послан в Петербург»^[699].

Телеграммы с опровержением ушли из российского посольства на Унтер-ден-Линден в 15.10 и 15.15 по берлинскому времени соответственно, но, по воспоминаниям Сазонова, добирались до российского Министерства иностранных дел гораздо дольше, придя туда «со значительным запозданием»^[700]. Опыт подсказывал министру, что запоздание двух телеграмм столь важного содержания не могло быть случайностью. В доказательство он в своих парижских мемуарах (1927) поминутно воспроизвел все шаги, предпринятые им в этот промежуток времени, которые, по сути, привели к столь желанной для германской стороны всеобщей мобилизации в России^[701]. По получении полуденной телеграммы^[702] министр по просьбе позвонившего ему начальника Генштаба Н. Н. Янушкевича отправился в сопровождении помощника начальника своей канцелярии Базили в Генеральный штаб, где застал Янушкевича в обществе военного министра Сухомлинова, обоих «в состоянии крайней тревоги». Они сказали Сазонову, что теперь единственное спасение России в немедленной мобилизации всех ее сухопутных и морских сил, иначе она безнадежно отстанет от германской мобилизации, а такое отставание может означать проигрыш войны. Царь, обо всем осведомленный, только что немилостиво оборвал их настояния по телефону. Поэтому они «убедительно» просили министра иностранных дел сейчас же позвонить царю и лично «постараться повлиять на него в смысле разрешения принять нужные меры для начала всеобщей мобилизации». Сазонов «не был другом ни генерала Сухомлинова, ни генерала Янушкевича», имея основания считать военного министра германофилом^[703], а начальника Генштаба германофобом, от каковых следовало в равной мере держаться подальше, однако выполнил их просьбу, усматривая в этом свой долг, и тем самым, возможно, неосознанно сыграл на руку германской разведке^[704].