Читать книгу - "Александр Великий. Дорога славы - Стивен Прессфилд"

И вот теперь над этими землями воцарился я. Мне тоже предстоит поделить окрестности Вавилона на царские наделы и раздать их моим соотечественникам. А что ещё могу я сделать? Война зовёт меня дальше и дальше. Естественно, мне хочется, чтобы в моих владениях воцарились справедливость и всеобщее благоденствие. Но как этого добиться? В конечном счёте, у меня нет иного выбора, кроме как оставить дела точно в таком же состоянии, в каком они пребывают сейчас, в ведении тех же самых чиновников. Я вынужден поступить так, как поступал до меня каждый завоеватель.

Я заберу деньги и пойду дальше.

И всё же я не стал бы утверждать, что продажность составляет единственную суть здешней жизни. Я провожу памятную ночь в беседе с царицей-матерью Сизигамбис, ставшей для меня своего рода наставницей.

— На Востоке человека оценивают не как личность, по его заслугам, но исключительно по его положению, месту у кормила власти. Он не может самостоятельно «преуспеть» или «продвинуться». Наше общество, Александр, совершенно не похоже на твою армию, где доблесть уравнивает всех, позволяя бедняку обогатиться, а человеку незнатному достичь видного положения. У нас же ни один человек не существует вне подчинения другому.

Сизигамбис подробно рассказывает мне о сложнейшем механизме власти, том путаном лабиринте, в котором одна часть общества навязывает свою волю другой, но тем самым и сама ввергает себя в зависимость от чьей-то тиранической воли.

— Взаимная кабала представляет собой сеть, простирающуюся сверху вниз и из стороны в сторону, паутину, опутывающую всех и каждого. По нашим понятиям, человек не может и не должен иметь собственной воли, единственное допустимое желание — это желание угодить своему господину. Спроси любого, а чего именно хочет он сам для себя, и человек затруднится ответить. Само это понятие находится за пределами его понимания.

Это Восток. Справа видишь богатство, поражающее воображение, слева — нищету, которая не поддаётся описанию. Тяготы, выпадающие на долю крестьян, столь велики и нескончаемы, что любого из этих людей можно считать почти святым. Они держатся с достоинством, которому могли бы позавидовать и цари Запада, но это достоинство камня, столетиями противостоящего выветриванию, а не человека, спустившегося с небес.

Я говорю царице матери, что хотел бы видеть её сына, царя Дария, здесь, с нами.

— Зачем? — спрашивает она.

— Чтобы понять, как он управлял этим новым для меня миром. И попытаться выведать тайны его сердца.

Персидская царица со вздохом опускает глаза.

— Господин, из всех людей владыка Востока наименее свободен. Его роль состоит в том, чтобы быть живым воплощением всего великого и благородного, что есть в мире. Величие его сана наполняет жизни его подданных надеждой и смыслом. Однако сам он порабощён своим высоким положением. Мой сын Дарий не захотел бы рассказывать тебе о своей жизни, Александр, но спросил бы с завистью о твоей.

Что же до денег, то дело обстоит следующим образом. Поскольку всё богатство стекается наверх, к царю, люди придумывают множество махинаций, позволяющих укрывать доходы от всевидящих очей сборщиков налогов.

Вовсю процветают такие элементы чёрного рынка, как заменяющий куплю-продажу прямой обмен, но главное, в более крупных масштабах, achaema, «поручительство». Появляются и условные заменители денег, причём в одном городском квартале эту роль могут выполнять черепки, а в соседнем — свинцовые грузила. Так или иначе, устойчивость такого «платёжного средства» гарантирует уличный «казначей», который либо сам входит в одно из управляющих городом тайных обществ, либо действует под его протекцией.

Возьмём, например, сукновала, владельца мастерской и лавки, где изготовляют и продают войлочные изделия. В счёт налогов он отдаёт часть своего товара, но ему ведь ещё нужно платить жалованье работникам. Чем? Не монетами, которые он, можно сказать, в глаза не видит. Работники получают расписки, обеспеченность которых гарантирует achaemist — уличный казначей. Кто защищает его и обеспечивает его деятельность? Тайный синдикат, который находится под покровительством царских казначеев. Эта система хозяйствования сложна, как само мироздание, и постигнуть её почти столь же трудно, как проникнуть в помыслы Бога. Завоеватели и властители сменяют друг друга, не затронув и не поколебав её. Я уверен, что на широких просторах Вавилона, с его четырьмя миллионами душ, три четверти никогда не слышали ни моего имени, ни имени властвовавшего над краем долгие годы Дария. Однако следует признать, что данная система куда более пагубна не для завоевателя, а для населения. Да, при практическом отсутствии денежного оборота люди сводят к минимуму свои налоги, но какой ценой? Сама идея «поручительств», призванная освободить человека от тирании сборщиков податей, извращается, оборачиваясь другой формой порабощения. Каждый оказывается пленником своего квартала, живёт только его жизнью и не может иметь каких-либо интересов и стремлений за его пределами. Это одна из причин, по которым столь великий город может быть захвачен с такой лёгкостью, будто его стены возведены из паутины.

Не следует забывать и о том месте, которое отводится в жизни Востока плотским утехам.

В обществе, в котором дух человека сокрушён с рождения, где надежда отсутствует, страдание притупляет, где душу питает отчаяние и каждый является рабом, отдельный человек стремится к получению сиюминутного удовольствия, когда и где это возможно. При этом далеко не все довольствуются простыми, непритязательными радостями: в большинстве случаев пристрастия вавилонян отличаются извращённостью и жестокостью. Нигде в мире все мыслимые пороки не расцветают столь пышным цветом, как в Вавилоне, нигде более сам воздух не отравлен духом соблазна так, как здесь. Здесь доступно всё: дурманящие вещества и изысканные благовония, возбуждающие желания притирания и масла, питьё, пробуждающее похоть, равно как яды и целебные бальзамы. Девочек и мальчиков с малолетства обучают искусству утоления страсти, а всевозможные предметы, служащие удовлетворению извращённого вожделения, позволяющие добиваться покорности, причинять боль или облегчать её, продаются на каждом углу. Среди ассирийцев и вавилонян есть великие поэты чувственности, и я могу понять их, ибо лишь в этой сфере они свободны. Великолепнейшие на Востоке строения — это не храмы и не дворцы, а серали.

Но невзирая на всеобщую порабощённость и бьющую в глаза нищету многих и многих, Вавилон представляет собой целый мир, живой, трепетный и многоцветный. Женщины красивы, темноглазые дети проказливы. Торговля каким-то непостижимым образом процветает. Барки и ладьи курсируют по Евфрату, доставляя товары и пассажиров куда им угодно с удивительной лёгкостью и быстротой. Весёлые цвета набережных, хриплая суматоха многолюдного базара, запахи различных сортов жарящегося на вертелах мяса и свежевыпеченного хлеба прямо-таки кружат голову. Великий город раскинулся под палящим солнцем, изнемогая от зноя и исходя каплями пота от обострённой чувственности. Его невозможно не полюбить.

Вот в чём моё затруднение: я вдруг понял, что начинаю испытывать расположение к этим азиатам. Сердце моё разрывается, когда я вижу их такими несчастными и несвободными.