Читать книгу - "Драккары Одина - Андрей Зайцев"

У Аттилы при дворе служил некий Орест из Паннонии, знавший грамоту, языки разных народов. Собрав остатки войска великого завоевателя, у германцев носившего имя Этцеля, Орест двинулся в Италию, где сместил императора Юлия Непота и провозгласил императором своего маленького сына Ромула, названного в честь основателя Рима. Но уже через год вождь племени скиров Одоакр, сговорившись с другими вождями кланов, выступил против Ореста и убил его. Юный Ромул был смещен. Сам Одоакр тем не менее не воспользовался плодами своей победы. Императорская корона была ему ни к чему.

«Всякий, кто не смеет взять всю полноту власти в свои руки, — размышлял Людовит, — обречен». Удачливый вождь остготов Теодорих, соперник франкского вождя Хлодвига, сумел утвердиться в Италии и, заманив Одоакра в ловушку, убил его.

Князь Людовит, закрыв рукопись, смотрел через сводчатое окно на опушку леса перед замком.

Власть, власть... Отец Людовита, воюя с соседями, стре­мился расширить свои владения. Сам Людовит хочет того же, но исполнение его замыслов сопряжено с большими труд­ностями. Христианская Европа — вот главная опасность для языческого мира. Сам князь уже давно подумывал о том, чтобы принять христианство, по примеру вождя салических франков Хлодвига и с той же выгодой для себя, но люди в этих краях, поклонники Свентовита и Велеса, скотьего бога, слишком грубы и слишком непостоянны в своей любви к вождям. Даже стены замка не смогут спасти от внезапного удара ножом или от чего-то другого. Язычники горазды на выдумки о том, как лишить жизни своего врага.

Людовит конечно же не верил в Белого Бога, в этого Хри­ста, которого когда-то распяли римские легионеры. Но он был уверен в том, что миром правит Темная Сила, помогающая сильнейшим. И жизнь Карла Великого тому подтверждение.

За окном моросил мелкий дождь. Тучи, закрывшие небо, казалось, висели прямо над верхушками деревьев. Людовит сбросил с себя внезапное оцепенение и кликнул слугу. Надо было переговорить с Калебом...

Когда его лысый советник с желтым лицом плохо спавшего человека вошел к нему, князь сразу приступил к делу.

— Что скажешь, дорогой Калеб?

— Да будет воля ваша на все деяния в подлунном мире! — Калеб с почтением склонился.

— Нашел ли ты способ узнать истину, мой друг? — с легкой усмешкой спросил Людовит. Его отношение к Калебу было таково: он признавал за своим советником сильный ум, волю, а также глубокие познания в ремесле жреца. По своему про­исхождению Калеб выгодно отличался от местной знати, был лишен ее невежества и высокомерия (так казалось Людовиту) и являлся, по сути, единственным человеком, которому князь вполне мог довериться. Сын князя, Болеслав, воинственный и заносчивый, более всего был увлечен охотой и войной, а во­просы религии его не занимали. Он поклонялся Сварожичу и другим языческим богам, в то время как его отец спорил с Калебом о догмах христианства.

— Думаю, князь, мы не можем убить Рагнара, — проговорил советник, отводя взгляд.

— Это еще почему? — глаза Людовита сузились. Он еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик. — Кто тебе это ска­зал? Твои духи? — князь рассмеялся, но взгляд его оставался неподвижен. — А может, ты все это придумал, а?

Калеб поднял голову. Никогда раньше князь не позволял себе неуважительно говорить о потустороннем мире.

— Мы не можем его убить, — повторил он со скрытой настойчивостью. — Но... можем посадить его в темницу... или продать как раба.

— Это мне еще не приходило в голову! — князь рассла­бленно откинулся назад, прислонившись спиной к мягкой шкуре медведя, висевшей на стене. Этого медведя он убил сам, но, правда, перед этим медведь задрал одного из охотников, а князь, воспользовавшись тем, что зверь рвет его дружинника, зашел сзади и разрубил хозяину леса затылок топором. Шкура оказалась немного подпорченной, но это не помешало князю повесить ее в своей опочивальне. Здесь было еще несколько медвежьих шкур, а также рога огромного тура, убитого два года назад совсем недалеко от замка.

— Над твоим советом стоит подумать, дорогой Калеб, — продолжал Людовит. — Но я чего-то не понимаю: может, ты боишься? Никогда раньше не замечал за тобой такого. А ведь мы сталкивались с людьми похлеще этих морских бродяг, по­жирателей рыб?

— Боюсь? — Калеб словно вновь услышал голос девочки-духа, который призывал принести в жертву самого себя. — Чего мне бояться, светлейший князь? Я лишь мелкий червяк, которого приютила твоя милость. Мое ремесло... — он вдруг замолчал, как будто кто-то невидимый приказал ему сомкнуть уста.

— Твое ремесло?.. Что же ты замолчал? — прищурился князь. — Или ты не хочешь утомлять меня рассказом о том, как трудно твое ремесло? Ремесло жреца, которому боги по­сылают свои знамения? Вот что я тебе скажу, Калеб. Я мог бы стать лучшим из жрецов, потому что мне хорошо знакомо их искусство — искусство лжи. Не буду спорить, это ремесло умных людей. Именно поэтому я держу тебя при себе. Сей­час ты проявляешь непонятную мне слабость, но я прощаю тебя. Иди и приготовься к приему гостей. Пусть все идет, как идет. Позволь мне самому решать, кому умереть, а кому стать рабом.

Людовит верил в мир духов, но догадывался и о том, что жрецы умело используют слабость человеческой натуры, не всегда верно толкуя знамения. Он был уверен в собственном предназначении, и не хотел стать игрушкой в руках советника, хотя тот никогда не позволял себе лишнего. Как бы там ни было, нельзя проявлять слабость, иначе Калеб почувствует свое превосходство.

Советник склонился в почтительном поклоне, а когда вы­прямился, вдруг замер, затаив дыхание...

Прямо над головой князя он увидел лицо девочки, которая явилась ему ночью. Еще мгновение, и лик ребенка пропал как наваждение.

* * *

— А знаешь ли ты, Рагнар, язык рун? спросил молодого норманна Людовит, поглаживая лежавшего у его ног огромного пса черной масти.

— Рунастафар — непростое знание. Есть разные руны — руны победы, руны любви... Я могу написать свое имя, — от­ветил Рагнар, немного смущенный.

Вообще-то отец его показывал ему, как писать и рас­познавать руны. Футарк — так назывались первые шесть рун. Сам Рагнар, однако, не видел никакой нужды в том, чтобы увлекаться грамотой в отличие от того же Олафа, который проявил гораздо больше прилежания в этом деле. Но зачем будущему ярлу забивать себе голову излишней премудростью? Он — вождь, а не жрец.

— Рагнар... — задумчиво произнес князь. Они были толь­ко вдвоем в огромном зале, Людовит пребывал в хорошем настроении и не желал, чтобы ему мешали. Огромная псина, зевая, скашивала глаза на незнакомца, готовая броситься на него по малейшему знаку хозяина. — В этом имени слышится отзвук гибели мира, Рагнарека, вернее, гибели вашего мира, — поправился князь. — Ты же слышал об этом?

— Да, мне это известно, — ответит Рагнар, не улавливая скрытой насмешки в словах князя.

— Как думаешь, почему случилось так, что будущее вдруг стало открыто?

— Это мне неведомо, князь, — Рагнар не мог понять, куда клонит этот знатный венед, к чему все эти разговоры?