Читать книгу - "Тайны 45-го. От Арденн и Балатона до Хингана и Хиросимы - Сергей Кремлев"

А создание осенью 1941 года при штабе Квантунской армии отдела по изучению проблем будущего оккупационного режима на советских территориях?

А постоянное наращивание численности Квантунской армии? К 1 января 1942 года она насчитывала 1 100 тысяч человек, лишь к весне 1944 года отказавшись от планов нападения на советский Дальний Восток и вынужденно перейдя к разработке планов оборонительной войны. Тогда же её численность несколько сократилась: японцам были нужны войска для боёв на Тихом океане.

А закрытие для советского судоходства удобного Сангарского пролива (пролива Цугару), не говоря уже об известных читателю досмотрах и потоплениях наших судов?

Стоит ли продолжать?

Нет, после 5 апреля 1945 года японцы не имели никаких оснований сомневаться в том, что если они не прекратят военные действия и не капитулируют сразу же после 5 апреля 1945 года или, по крайней мере, после капитуляции Германии, то в ближайшей же перспективе они будут иметь СССР в качестве ещё одного своего противника.

МОЖНО было даже примерно оценить срок вступления СССР в войну против Японии. Точка отсчёта – дата капитуляции Германии. Затем надо было прикинуть время, необходимое на переброску войск на Дальний Восток, и срок окончания переброски рассматривать как возможный срок объявления войны.

После 9 мая 1945 года этот гипотетический срок стал почти точным. Закончив войну на Западе, Советский Союз должен был стремиться как можно скорее обезопасить себя и на Востоке. Зачем тянуть время, если войска отмобилизованы, имеют необходимую выучку и боевой дух? Да и промышленность надо было как можно скорее переводить на «мирные рельсы», а для этого надо было окончательно покончить с войной.

Начало войны СССР с Японией определяли и погодные условия. Перебросить массу войск и техники можно было за два-три месяца, а это означало готовность СССР к началу масштабных и победоносных военных действий не позднее, чем к середине августа 1945 года. К этому времени и погода на Дальневосточном театре военных действий должна была установиться вполне оптимальная.

Собственно, ещё в середине апреля 1945 года сотрудники аппарата военного атташе японского посольства в Москве докладывали в Токио:

«Ежедневно по Транссибирской магистрали проходит от 12 до 15 железнодорожных составов… В настоящее время вступление Советского Союза в войну с Японией неизбежно. Для переброски около 20 дивизий потребуется приблизительно два месяца».

Поэтому всякие разглагольствования о якобы «обманутой» «коварными» и «бесчестными» русскими Японии являются антиисторичными и даже не подлыми и наглыми, а глупыми и смехотворными. И, например, изложение динамики изменения советско-японских отношений весны и лета 1945 года одним из японских историков, участником той войны, полковником Хаттори Такусиро, читать без улыбки невозможно.

Публичные же действия Японии после советского заявления о денонсации Пакта от 13 апреля 1941 года иначе, как «благоразумием на лестнице» (по аналогии с «остроумием на лестнице») назвать сложно. 7 апреля 1945 года газета «Майнити Симбун» утверждала: «Япония поддерживает отношения с Советским Союзом на базе всепроникающей честности».

Ни более и не менее.

«Всепроникающе честной» Японии имело смысл предложить союзникам мир сразу же после капитуляции Рейха на условиях посредничества СССР и при готовности без переговоров передать СССР, как минимум, Южный Сахалин и Курилы. Однако Япония десятилетиями вела себя по отношению к СССР безрассудно, а когда оказалась перед фактом близкой войны с СССР, повела себя несолидно. Японцы растерялись так, что начали «терять лицо». И вот конкретный пример…

Поскольку американцы интенсивно бомбили Токио, иностранные дипломаты были эвакуированы в курортный городок Хаконэ. 3 июня 1945 года в гостиницу к советскому послу Якову Малику пришёл его знакомый, бывший советник японского посольства в Москве Камэяма. И вроде бы невзначай сообщил, что рядом с Маликом поселился Коки Хирота, дом которого в Токио «тоже сгорел».

67-летний Хирота считался в Японии специалистом по русским делам, в 1930 – 32 годах был послом в Москве. Бывал он и министром иностранных дел, и премьер-министром, и вот теперь рассматривался как возможная замена московского посла Сато.

Камэяма намекнул Малику, что по японскому, мол, обычаю, человек, поселившийся на новом месте, должен нанести визиты трём ближайшим соседям: напротив, направо и налево. И поэтому, мол, Хирота хотел бы нанести визит Малику. По соседству, так сказать.

Всё это, как и «случайное» соседство Хироты с Маликом, было, конечно, шито белыми нитками. Поэтому Малик отговорился тем, что уже по русскому обычаю гостя надо угощать водкой, а её-де в отеле нет.

Казалось бы, здесь тоже всё было ясно. Тем не менее через полчаса Хирота заявился к Малику гостем непрошеным. И начал – за неимением водки – лить воду и слёзы, заявляя, что Япония ведёт-де великую войну против англосаксов «за освобождение и независимость Азии» и что проблема безопасности Азии может быть решена «только Советским Союзом, Китаем и Японией как основными странами Азии».

Всё тут говорилось верно, Сталин толковал о том же Мацуоке в апреле 1941 года, но в июне 1945 года в устах одного из апологетов японского экстремизма и антисоветизма подобный призыв к «единению» был, конечно, пустопорожней болтовнёй.

39-летний Малик это прекрасно понимал и докладывал в Москву:

«Неожиданность и внезапность встречи Хирота со мной была инсценирована грубо и неуклюже. У японцев почва горит под ногами, время не терпит, припекло, а посему им теперь не до внешних форм и благовидных предлогов. Скорее бы добиться существа, обеспечить прочность отношений с СССР… Подобное заискивание японцев перед Советским Союзом является вполне логичным и закономерным в свете международной обстановки и тяжёлого, бесперспективного военного положения Японии…»

Для Малика это был не первый подобный разговор. Обхаживать его японцы начали уже в феврале 1945 года, когда 15 февраля к советскому послу наведался другой его «старый знакомый» – японский генеральный консул в Харбине, бывший советник японского посольства в Москве Миякава.

Миякава вёл речи о том, что мол, «в развитии войны сейчас настал такой момент, когда кто-либо из наиболее выдающихся международных деятелей, пользующийся достаточным престижем, авторитетом и располагающий необходимой силой для убедительности, должен выступить в роли миротворца, потребовать от всех стран прекратить войну».

Мияква «не скрывал», что видит в этой роли лишь «маршала Сталина», и пояснял: «Если бы он сделал такое предложение, то Гитлер прекратил бы войну, а Рузвельт с Черчиллем не осмелились бы возражать против подобного предложения Сталина».

Ну что тут скажешь?

Не Миякава, а Лисица из басни Ивана Андреича Крылова.

Однако ни Малик, ни тем более Сталин, на роль Вороны не подходили.

Между прочим, когда Малик заметил, что недоразумения в истории японо-советских отношений происходили отнюдь не по нашей вине, Миякава настороженно спросил: «Вы так думаете?»