Читать книгу - "Сны Сципиона - Александр Старшинов"

Утром я был так слаб, что уже не вставал с постели. Я велел вынести ложе в сад, кликнул Диодокла, чтобы тот сидел рядом. Попытался лечь поудобнее, но не находил удобного места. Боль пронизывала каждую клеточку моего тела, в тысячу раз более сильная, нежели та, что я испытывал после битвы при Заме.

Кто знает, быть может, мой дух не в силах справиться с болью предательства, натравил на мое тело смертельную болезнь.

Явился Ликий, приготовил таблички и стиль и вопросительно взглянул на меня.

Я молчал.

— Ты правильно поступил, доминус, — вдруг сказал Ликий.

Я уставился на него с изумлением.

— Сам посуди, что было бы, отринь ты посланца. Представь: ты не принял условий Антиоха и лично повел легионы на битву. Быть может, отчаяние и боль так бы затмили твой разум, что ты наделал бы кучу ошибок и проиграл битву. Кто знает, быть может, хитрец Ганнибал придумал эту ловушку в своем стиле: уступишь — опозоришься, и Рим тебя осудит, не уступишь — проиграешь битву и будешь клясть себя до скончания дней. Сказать надо, что Антиох оказался человеком благородным — ты сохранил ему трон, он — твою честь, уничтожив письмо, а не отослав его римлянам.

— Если бы о том письме стало известно, не видать ему выгодные условия мира, — заметил я. — Великодушие здесь ни при чем.

— Доминус, а не хочешь рассказать о своей встрече с Ганнибалом?

— Перед битвой при Заме? Я о том говорил.

— Я о Сирийском посольстве.

— Слышал ту байку. Уж не знаю, кто ее выдумал. Этой встречи никогда не было. Я не ездил в Сирию, послами от Рима отправились Сульпиций и Виллий. Сципион Африканский слишком велик, чтобы сопровождать кого-то в посольстве. Я лишь стоял в сенате за то, чтобы договориться о мире, не начиная войны. Помнится, я чувствовал себя в те дни бесконечно усталым, и мне казалось, что весь римский народ так же изнемог на долгой войне, так что любой даже не слишком выгодный мир пошел бы нам на пользу. Но моим противникам в те дни казалось, что мы должны воевать и воевать, пока весь мир не будет принадлежать нам.

Посольство то было неуспешным. Но зачем мне было видеться с Ганнибалом, бежавшим из родного города? Что мне с ним обсуждать? И было глупо его спрашивать, кого он считает великим полководцем, как будто я сомневаюсь в своих дарованиях и прошу у побежденного, я, победитель, одобрения. Более того, сам рассказ этот унижает меня. Ибо согласно лживой байке Ганнибал якобы поставил Александра Македонского превыше всех, далее следовал Пирр, которому почему-то приписали первенство в искусстве устраивать лагерь, хотя в подобных фортификациях мы, римляне, стали искуснее прежде царя Эпира, а третьим Ганнибал назвал себя. Допускаю, что Виллий, ведущий в те дни переговоры в Эфесе^[99], о чем-то таком спрашивал Ганнибала. Но уж я-то точно не стал бы вести с ним досужие разговоры ни о чем, будто мы с ним два давних приятеля. В войне с Пунийцем погибли мои отец и дядя. Тесть остался на поле под Каннами, я сам едва не умер в Испании. Я не стал требовать выдачи полководца у сената Карфагена (а мог бы), не стал требовать продолжения войны и уничтожения Карфагена (а мог бы), но и вести любезные беседы ни о чем с Ганнибалом не стал бы ни за что.

* * *

Я вдруг понял, что не хочу, чтобы мои записки прочел кто-то из моей родни или друзей. Их надо надежно спрятать. Пускай их обнаружат через много лет, когда уже никого из ныне живущих не будет на земле. Пускай минуют сотни лет. Может быть, и заклятых врагов, Рима и Карфагена, уже не станет. Или они превратятся в верных друзей. Или сгинут. Я решил, что мои сограждане не вправе судить меня, так пускай те, кто никогда не видел ни меня, ни Ганнибала, ни Антиоха, ни Катона, узнают правду и вынесут свой приговор. Если посмеют. Дела каждого надобно судить. Но для этого об этих делах надобно иметь свидетельства, и судьи должны быть честны и беспристрастны.