Читать книгу - "Три возраста Окини-сан - Валентин Пикуль"

— Скажи, старик, не было ли измены? — спрашивали его.

— Измены не было, — твердо отвечал Рожественский…

Так ехали до Самары, где экспресс был задержан. Но имя адмирала действовало на всех магически: снова многотысячные толпы народа, опять бурные овации — семафоры открылись. Бастующие телеграфисты отстукивали по линии: «Экспресс адмирала Рожественского пропускать на Петербург без задержек…»

— А ведь едем на эшафот! — говорили офицеры штаба.

По прибытии в столицу вице-адмирал Рожественский 21 декабря 1905 года опубликовал в газете «Новое время» скандальную статью, в которой честно признался, что он не знал о дислокации эскадры Того в Мозампо, как не знал об этом «даже адмирал английского флота, сосредоточивший свои силы у Вэйхайвэя в ожидании категоричного приказа — истребить весь русский флот, если бы эта конечная цель английской политики оказалась не под силу японцам». После подобного заявления Уайтхолл пришел в ярость… Это никак не остановило Зиновия Петровича, который официальным порядком потребовал суда над собою, заодно дав интервью корреспондентам столичных газет.

— Я утверждаю : если бы адмирал Того не разбил нас при Цусиме, в дело вступил бы флот Англии, желавший доломать то, что после нас останется. И как в свое время Скобелев говорил, что в будущем наш враг — Германия, так я заявляю, что Англия была, есть и всегда будет главным врагом России!

— Можете ли сказать то же самое о Японии?

— Вопрос нелёгкий… Алчность японской нации чересчур велика. Но осмелятся ли они залезать в нашу Сибирь, на это мне ответить трудно: я не политик. Однако Азия слишком обширна, и она слаба, зато Япония слишком мала, и она очень сильна.. Понимайте меня, господа, как вам угодно!

Конечно, его спрашивали о сдаче эскадры Небогатова:

— Находите ли какие-либо тому оправдания?

— Никаких ! — огрызнулся Рожественский, — Позорное слабодушие нельзяя маскировать декорациями гуманности. Морской устав прав: думать о спасении экипажа дозволено лишь в том случае, если корабль гарантирован от захвата его противником.

— Но, позвольте, не вы ли и сдались на «Бедовом»?

—Я.

— И шиле этого осуждаете своего коллегу?

— Прежде всего, — был ответ адмирала, — я осуждаю самого себя… Если угодно, могу процитировать статью двести семьдесят девятую Морского устава о наказа ниях, гласящую: «Кто, командуя флотом, эскадрою, отрядом судов или кораблем, спустит перед неприятелем флаг или сложит оружие… если таковые действия совершены без боя, тот подвергается СМЕРТНОЙ КАЗНИ».

— Зачем же вы, адмирал, вернулись в Россию?

— Именно за этим я и вернулся.

Его бесило, что газеты пишут не «крейсера», а «крейсеры», фамилию же переделывают на поповский лад: не Рожественский, а Рождественский… Адмирал озлобленно ругался:

— Все это — наша похабная деревенщина!

* * *

Коковцев обещал Окини-сан, что в ноябре поедет с нею в Токио, где открывалась ежегодная выставка хризантем. Ночи были тревожными, а соседство женщины, когда-то желанной, не могло утешить. Неподалеку размещался русский госпиталь, по улицам расхаживали одетые в разноцветные хаори (короткие кимоно) всякие калеки. На кладбище Иносы стучали отрывистые залпы -это японские матросы отдавали последний воинский долг умершим матросам и офицерам русского флота. Религиозная веротерпимость японцев была удивительна! В православном соборе Токио, даже в самый разгар боев, епископ Николай легально служил молебны о «даровании победы над супостатом». Полюбовавшись на выставке хризантемами, Коковцев оставил Окини-сан в отеле, а сам навестил епископа Николая Касаткина на его подворье, прося отслужить панихиду по убиенному на морях рабу божию — Георгию:

— Это мой сын — мичман, он утонул на «Осляби».

— Не стану, — отказал епископ. — А вдруг жив?

Николай полистал списки экипажей русских эскадр, сообщения посольств — французского, немецкого, британского.

— Японцы сами признают, что засыпали снарядами миноносцы, спасавшие людей с «Осляби». Однако «Буйный» спас многих!

— Моего сына на «Буйном» не было. Не ищите его и среди мичманов — в японском плену. Я их знаю: Бартенев, князь Горчаков, Кузьмичев, барон Ливен, Максимов!

— «Бравый» прорвался во Владивосток, правда, среди спасенных им четырех офицеров с «Осляби» вашего сына не значится. Внушите себе надежду на милость божию: эсминец «Блестящий»…

— «Блестящий» открыл кингстоны, чтобы не сдаваться! — Но успел передать восемь человек с «Осляби» на борт миноносца «Бодрый». Спалив весь уголь в котлах, на «Бодром» сшили из коек паруса и достигли Шанхая. Я не могу отпевать человека, пока не знаю точно, что его нет на «Бодром»… У вас есть еще дети? — спросил Николай, снимая очки.

— Двое сыновей. Тоже по флоту.

— Да хранит их Господь на зыбких водах…

Коковцев приобрел твидовый английский пиджак в клетку, приспособил к голове котелок, обулся в американские ботинки со шнурками, каких до этого ни разу в жизни не носил. Окини-сан провожала его с обворожительным спокойствием, а все ненужно-беспокоящее Коковцев решительно отметал от себя. На прощание Окини-сан подарила ему каллиграфический список, сделанный тушью, со старинного стихотворения Токомори:

Как пояса концы — налево и направо

расходятся сперва,

чтоб вместе их связать,

так мы с тобой:

расстанемся,

но, право,

лишь для того, чтоб встретиться опять!

«Центральное бюро военнопленных» в Японии оповестило его телеграммой, что отплытие «Травэ» назначено на 12 декабря. Коковцев поразился вопросу Окини-сан:

— Когда мне снова ждать тебя, голубчик?

— Давай простимся, и лучше — навсегда,

— Но это же невозможно… — загадочно ответила женщина. — Я все равно буду ждать каждый праздник дзюгоя, я буду варить сладкий рассыпчатый дзони — для тебя, для нас.

Японская администрация устроила в день отъезда пленных завтрак для них «a la fourchette» с шампанским; на завтраке присутствовал и Коковцев с Окини-сан. В каюте «Травэ» он сразу расшнуровал ботинок, чтобы не так жало больную ногу. Владимир Васильевич представил, как Окини-сан возвращается в Маруяму на рикше, вечером прольется дождь, и, может быть, мертвые на кладбище Иносы тоже будут чувствовать, что идет дождь. «Об этом лучше и не думать», — сказал он себе…

Новый 1906 год встречали на подходах к Сингапуру, в салоне лайнера были устроены танцы, официанты разносили вино и тропические фрукты, играл корабельный квинтет. Подвыпив, Коковцев рассуждал:

— Я не могу признать, что вся наша политика на Дальнем Востоке сплошь состояла из ошибок, как диктант отупелого гимназиста. Да, мы нуждаемся в обладании Порт-Артуром, да, рельсы КВЖД имеют важное значение для обороны Уссурийского края, и что бы там ни болтали занюханные интеллигенты, но делить Сахалин на две части нельзя!