Читать книгу - "Андрей Белый - Валерий Демин"

Не удивительно, что ознакомившись с книгой Метнера, вызвавшей абсолютное и решительное неприятие, А. Белый решил встать на защиту Р. Штейнера и немедленно засел за работу, потребовавшую от него мобилизации всех сил и таланта. Нет нужды говорить также, что к конечном счете Белый не оставил камня на камне от объемистого опуса своего давнего друга (отныне ставшего «бывшим»).

* * *

Главную и очень важную поддержку в это исключительно трудное для него время А. Белый получал из России от Иванова-Разумника, видевшего в своем беспокойном друге выдающегося писателя, не сомневавшегося в его большом будущем и следившего, чтобы договорные авансы и гонорары из Петербурга в Дорнах поступали регулярно (что в условиях военного времени сделалось крайне затруднительным). «В это время, – вспоминал Белый, – я получил письмо от Иванова-Разумника (на самом деле таких писем было несколько. – В. Д.); он кое-что спрашивал меня о моих литературных работах; письмо его было проникнуто теплотою и признанием моих литературных заслуг; оно показалось мне, точно написанным из другого мира, где меня помнят, любят и ценят; здесь, в Дорнахе, никто меня не любил как писателя; многие [на] меня косились, неизвестно за что; я был окружен страшными, мне непонятными знаками судьбы. И мне опять захотелось бежать от всей дорнахской абракадабры, порой столь оскорбительно для меня звучащей».

В своем письме к Иванову-Разумнику, отправленном из Дорнаха 27 февраля (11 марта) 1916 года, А. Белый конкретизирует вышеперечисленные моменты: «Жизнь здесь унылая: все болею то нервным переутомлением, то одышкой, то страдаю сердечными припадками; пушки в Эльзасе начинаю просто не переносить. И уехать-то некуда. Роман мой застопорился: очень много было у меня в личной жизни забот, огорчений и тяжелых переживаний; очень много и неприятностей на почве здешней местной жизни. Отчаянные господа (верней, госпожи, или проще – „старые девы“) наши антропософы; 5 % порядочных людей, ½% людей замечательных: прочие – никуда не нужный балласт, тормозящий все дело доктора; испортили купол наш „дряблою, декадентскою живописью“: вместо антр[опософского] искусства получилась дотошность самого захудалого модернизма; столько здесь тяжелого, нудного, что Вы и представить себе не можете: вот скоро 3 месяца д[окто]ра нет; мы одни среди неприятностей, мелочностей, „теткинских“^[37] сплетен: работники (т. е. молодежь) едва таскают ноги от усталости: у кого болезнь сердца, кто вытянул от колотьбы по дереву сухожилие, кто просто слег: и все это – в „базельском“ мертвом сне, среди кляузных и зло настроенных деревушек».

Застопорившийся роман, о котором сообщал Белый, – начатая им книга, открывавшая давно задуманную им биографическую эпопею «Моя жизнь», представлявшую, в свою очередь, последнюю 3-ю часть трилогии «Восток и Запад» (куда, как уже отмечалось, входили романы «Серебряный голубь» и «Петербург»). Теперь предполагалось написать семь частей: «Котик Летаев» (годы младенчества); «Коля Летаев» (годы отрочества); «Николай Летаев» (годы юности); «Леонид Ледяной» (годы мужества); «Свет с Востока» (Восток); «Сфинкс» (Запад); «У преддверия Храма» (мировая война). Этот план сложился в общих чертах к осени 1915 года и тогда же Белый написал 1-ю главу «Котика Летаева». Котик Летаев – беллетристический псевдоним самого Белого.

В конечном счете из семи задуманных романов написаны были только два (за «Котиком Летаевым» последовал спустя четыре года «Крещеный китаец», первоначально озаглавленный «Преступление Николая Летаева»).

Вскоре от Иванова-Разумника пришла еще одна приятная весть. Вместе с Блоком они уговорили издателей «Сирина» уступить им нераспроданные экземпляры альманаха и на их основе подготовить отдельное издание напечатанного в трех его выпусках романа Белого «Петербург».^[38] Предполагалось сброшюровать текст, изъятый из трех сборников в одну книгу. Издатели ответили согласием, вскоре тираж шести тысяч экземпляров был полностью готов и книги поступили в продажу. После их реализации и уплаты издательских долгов Белому причиталась приличная сумма – что-то около семи тысяч рублей. Пока же «под роман» и под поручительство Блока, Мережковского и Гиппиус удалось взять в «Литературном Фонде» небольшую ссуду в размере 300 рублей на неотложные расходы (с формулировкой решения – «в связи с тяжелым [материальным] положением» А. Белого). Получив из России добрую весть Белый вскоре написал и Блоку:

«Милый, милый, милый Саша! Когда Разумник Васильевич оповестил меня о том, что Вы хлопотали с ним о „романе“, что Вы предприняли сами его издать, что Вы провели это скучное для Вас и хлопотливое дело, что, далее, Вы хлопотали обо мне в „Литературном Фонде“ и что Вам я обязан субсидией, которая меня выручила, – когда все это я узнал, то я был (это не сентиментальность!) потрясен, глубоко взволнован: и горячая волна благодарности поднялась во мне; я был почти растроган до слез; и долгое время стыдился ответить, чтобы мое неумелое слово не оплотнило (так!) бы мое разряженно-ясное чувство благодарности не на словах, а в… душе; действительно: мысль, что у меня есть в России друзья, которые меня любят и не забыли, есть огромная нравственная мне поддержка, а я был в момент получения письма от Разумника Васильевича именно в состоянии душевного разлада, подавленности вследствие условий моей 2-летней жизни здесь, о которых я ничего не могу рассказать, которые морально ужасны, невыносимы, удушливы, безысходны, несмотря на то, что мой Ангел Хранитель, Ася, со мною и что д[окто]р, которого мы обожаем, бывает с нами; не то, что Вы меня материально выручили (а субсидия „Фонда“ меня воистину выручила), меня волнует, а то, что Вы были мне дорогою-родною весточкой издалека, из „России“ и что то, что Ты именно принимал участие в хлопотливых и скучных перипетиях моего „выручания“, Ты, которого я неустанно люблю… <…>»

И далее Белый откровенно рассказал другу о своей невеселой жизни: как он под грохот отдаленной канонады приходит после работы домой – «иззябши физически и иззябши морально» – под перекрестными недружелюбными взглядами, с презрением провожающих тебя как русского, под трескотню чужеземных слов, «с сознанием, что еще ряд безысходных месяцев Ты будешь обречен вращаться среди полусумасшедших „оккультических“ старых дев и видеть, как жена Твоя, превращенная почти в работницу, стучит молотком по тяжелому дереву, выколачивая свои силы (такова ее охота!), в облаке гадких сплетен и неописуемо враждебно-мерзкой атмосфере… <…>»

Все беды и, как ему казалось, безвыходное положение разрешились для Белого самым неожиданным образом. 12 июля 1916 года был обнародован «высочайший указ» о призыве на военную службу «ратников» (как тогда говорили) I и II разрядов. Под действие царского указа попадал и Андрей Белый, ранее освобожденный от воинской повинности как единственный сын-кормилец. В 20-х числах июня он выслал Иванову-Разумнику (для публикации в организованном им новом альманахе «Скифы») рукопись романа «Котик Летаев» без последней главы (произведение это именуется автором то повестью, то романом; в современных публикациях – то же). Теперь же Белому надлежало, невзирая на местонахождение, явиться в призывную комиссию по месту приписки. 16 августа 1916 года он выехал на родину. Узнав об отъезде Бориса Бугаева, Рудольф Штейнер высказал искреннее сожаление и пророчески предупредил, предвидя грядущие в следующем 1917 году Февральскую и Октябрьскую революции: «В России нельзя будет теперь работать, в России дальше будет один хаос…» Ася отказалась сопровождать мужа на родину и осталась в Дорнахе. Путь домой сложился окольным, опасным и неблизким: через Францию, Англию, Норвегию, Швецию, Финляндию. Но 21 августа (3 сентября по новому стилю) Белый уже был в Петрограде.