Читать книгу - "Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева"

Нетипичным, с точки зрения демонстрации внутренней технологии проведения культурной политики, является письмо А.В. Луначарского Н.К. Крупской (август-ноябрь 1920 г.), в котором он цинично и откровенно излагает скрытые мотивы линии поведения по отношению к Пролеткульту: «…я буду вести такую линию, что де мы признаем импонирующую силу объединения полмиллиона пролетариев и считаем необходимым в нашей культурной работе опереться на это объединение, а для этого считаю нужным ввести по одному официальному представителю в Главполитпросвет и в Художественный сектор с целью, с одной стороны, связать таким образом Наркомпрос с самой крупной пролетарской культурной организацией, а с другой стороны, влить в эту организацию те многочисленные силы культурного характера, которые имеются в НКП, и сгладить нелепую границу между государственной культурной работой рабочего государства и рабочей же внегосударственной культурной работой. Сделаю это так, что им покажется отчасти и это признанием их заслуг и значения, на деле же будет знаменовать собою подчинение Пролеткульта контролю соответствующих органов Наркомпроса. Впрочем, наиболее умные из сепаратистов поймут в чем дело и, м[ожет] б[ыть], будут даже возражать, но мы операцию подчинения Пролеткульта государственному] внешкольному делу должны выполнить во что бы то ни стало. Приблизительно такую линию в общих чертах наметил мне вчера Владимир Ильич…»^{516}. Далее мы убедимся, что этот план был успешно реализован на практике.

Надо сказать, что большую часть творческой интеллигенции всерьез заботили идеи просвещения и она искренне пыталась помочь и поддержать новую власть своим участием в просветительстве и творчестве. Учредители литературно-философского объединения ВОЛЬФИЛ (А. Блок, Р.В. Иванов-Разумник, А. Штейнберг, К. Эрберг) в 1918 г. в положении об этом обществе писали:

«Русская Революция открывает перед Россией и перед всем миром новыя широкия и всеобъемлющих перспективы культурного творчества. Впервые из идеи Единаго Человечества делаются практические выводы. Мечта о соборном строительстве единаго здания мировой культуры может, наконец, осуществиться в действительности и должна принять характер конкретной организационной попытки. Этому делу хочет посвятить себя ВФА. Она связывает словом Академия память о первых источниках европейской культуры, когда науки, искусства и общественность еще были связаны вольностью и законченностью античного миросозерцания. Академия, видящая в свободе общения и преподавания ту естественную атмосферу всякого творчества, в которой только и могут зарождаться и развиваться существенные культурные начинания; Академия относится к философии, как к той хранительнице заветов единства, без которого нет ни единого Человечества, ни единого Общечеловеческого Идеала. В этом именно смысле вся работа академии должна протекать в духе философии и социализма»^{517}.

Однако неприятие насильственных методов диктатуры пролетариата многими интеллигентами, с одной стороны, и судорожные усилия большевиков, стремившихся удержать власть силой, с другой стороны, приводили к неоправданным репрессиям против тех, кто недавно так горячо приветствовал крах самодержавной империи и победу революции.

Часто для того, чтобы вывести то или иное общество из-под критики, или защитить его от угрозы ликвидации, на его спасение бросались авторитетные партийные и государственные деятели, которые организовывали составление и отправку в соответствующие инстанции рекомендательных писем. «Похлопотать» о судьбе отдельного человека или целой организации — прием, который был широко распространен в советской среде. Патронирование стало одной из отличительных черт советской партийно-государственной элиты. Главным защитником культуры был А.В. Луначарский, к которому поступало огромное количество жалоб не только на притеснения цензурного характера, но и на действия ВЧК^[66]. Такими же жалобами был завален секретариат СНК, руководители которого считали необходимым прекратить преследования литераторов. Так, 12 декабря 1919 г. управляющий делами СНК РСФСР обратился к заведующему комиссариатом внутренних дел в Петрограде О. Равичу с просьбой защитить представителей Дома литераторов, который оказывал материальную поддержку полутора тысячам человек — преимущественно старым и больным писателям, ученым и артистам. Из письма ясно, что местное ЧК третировало Дом литераторов для того, чтобы «выбить» из его руководителей верноподданнические признания в лояльности к советской власти^{518}.

Однако не все писатели уклонялись от сотрудничества с партией или сопротивлялись ей. Полную готовность служить своим творчеством целям политической агитации и пропаганды в области искусства выразила группа футуристов и пролетарских писателей^{519}. 7 июня 1920 г. ЛИТО Наркомпроса сообщал, что пролетарские писатели отправлены на фронт для агитации среди солдат. Партия и руководители Наркомпроса с одобрением относились к пропагандистской деятельности футуристов, которая находила выражение в плакатах и стихотворных лозунгах^{520}.

Мы уже останавливались на позиции Троцкого и Сталина^{521} в отношении вопросов политической цензуры. Только к концу 1920-х гг. окончательно сформировалась концепция литературной политики, о которой в 1927 г. А.В. Луначарский говорил как о наиболее уязвимом месте в позиции партии, где она чувствует себя неуверенно. Эта неуверенность проявилась в том, что литературная политика проводилась неровно — часто непоследовательно и импульсивно. Луначарский писал: «…разумеется, у нас в Наркомпросе не обязательно имеется единая линия; возможно, это объясняется отчасти отсутствием ясных партийных директив»^{522}.

Л.Д. Троцкий вмешался в полемику о литературной политике, разгоревшуюся между напостовцами и партией, своей книгой «Литература и революция», вышедшей в 1923 г. Он писал: «Партия руководит пролетариатом, но не историческим процессом. Есть области, где партия руководит непосредственно и повелительно. Есть области, где она контролирует и содействует. Есть области, где она только содействует. И есть, наконец, области, где она только ориентируется. Область искусства не такая, где партия должна командовать. Она может и должна ограждать, содействовать и лишь косвенно руководить… Однако ведь и культурничество, т. е. усвоение азбуки допролетарской культуры, предполагает критику, отбор, классовый критерий? Еще бы! Но это критерий политический, а не отвлеченно-культурный»^{523}. Еще более приближенными к практике жизни выглядят его рассуждения о формуле политической цензуры: «У партии нет никаких решений относительно стихотворных форм, развития театра, обновления литературного языка, архитектурных стилей и т.п., и она не может принять подобных решений — точно так же, как и в другой области у нее нет, например, решений относительно вида удобрений, наилучшей организации транспорта, более совершенной модели пулемета — таких решений нет и не может быть… В области искусства вопрос одновременно и проще, и сложней. Если речь идет о политической роли искусства или о помехах со стороны врагов, здесь у партии достаточно опыта, чутья, твердости и средств…»^{524}Эта схема, по мнению Троцкого, должна была определять характер взаимоотношений между партией и литературой, а особенно цензуры, отношение к различным литературным группировкам пролетарского и попутнического толка.