Читать книгу - "Наталия Гончарова. Любовь или коварство? - Лариса Черкашина"

Лишь одна Наташа из трех ее дочерей (старшая, Екатерина, перед кончиной во Франции фактически приняла католичество, средняя, Александра, живя в Австро-Венгрии, отошла от православия: служба в греческой церкви на чуждом языке ее тяготила; порой она даже посещала лютеранский храм) не изменила вере, впитанной с младенчества, до своего смертного часа.

Наталия Николаевна и жила как христианка.

Любила детей, и не только своих: «Положительно, мое призвание — быть директрисой детского приюта: Бог посылает мне детей со всех сторон…»

Трепетно относилась к своим близким, заботилась об отце, братьях и сестрах, хоть и была младшей в семье.

Скрашивала заботами старость дальнего родственника, писателя и художника графа Ксавье де Местра, умершего на ее руках.

Навещала бывшую гувернантку детей и, когда та болела, привозила ей доктора.

Беспокоилась о старом слуге, прежде служившем в ее доме.

Хлопотала об освобождении из ссылки писателя Салтыкова-Щедрина (с ним она познакомилась в Вятке); ей жаль было его загубленной молодости и таланта, увядавшего в вятской глуши. (Да и помнилось по рассказам Пушкина о невольной его жизни в Михайловском.) Она буквально одолевала просьбами кузена мужа Сергея Степановича Ланского, министра внутренних дел, пока не добилась помилования писателя.

Помогала и своим новым вятским знакомым: хлопотала то о помещении чьей-то дочери в институт, то об определении молодого человека на службу, то о выслуженной пенсии, то о смягчении сурового наказания!

Ты говорил со мной в тиши,

Когда я бедным помогала,

Или молитвой услаждала

Тоску волнуемой души?

«Я была бы в отчаянии, если бы кто-нибудь мог считать себя несчастным из-за меня», — говорила она. Истинные христианские добродетели — не показные. Гениальная пушкинская строка: «В молчании должно добро твориться».

В свете молчаливость Наталии Николаевны принимали за холодность и высокомерие. Ей ведомо было о том: «Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и в ней меня упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».

И редкостной красотой своей не возгордилась, искренне считая ее не собственной заслугой, но даром Божьим. Значит, зачем-то дана была она ей. За красоту свою и претерпела.

Таков Вышний промысел: вся ее жизнь — испытание. Наталия-мученица.

Ею восхищались, ею любовались. Даже там, где суетные мысли о женских прелестях непозволительны. Долгое время из уст в уста в Яропольце, гончаровской вотчине, передавалось давнишнее воспоминание: «Когда Наталия Николаевна приходила в церковь к обедне, никто уже не мог молиться: все любовались ее необыкновенной красотой».

А вот и письмо Александра Тургенева от 7 декабря 1836 года, бывшего накануне в церкви Зимнего дворца, где служили молебен по случаю тезоименитства императора Николая I:

«Пение в церкви восхитительное! Я не знал, слушать или смотреть на Пушкину и ей подобных? — подобных! но много ли их? жена умного поэта и убранством затмевала других…»

Сколь много было красавиц в Москве и Петербурге! Сколь много блистательных имен, ныне безвестных и давно канувших в Лету! Но её имя осталось. В истории России, в антологии мировой поэзии, в памяти потомков… Промелькнул краткий век Наталии Гончаровой-Пушкиной, земной, робкой, грешной и святой.

«Кто без греха, бросьте в нее камень!» Библейская притча, памятная всякому, не уберегла вдову поэта от горьких и неправедных упреков!

Наталия Николаевна переносила их с кротостью и смирением, и лишь однажды, во время заграничного путешествия, когда дочь Александра нашла в гостинице якобы забытую на столе книгу и, не подозревая дурного, начала читать матери статью о Пушкине и его роковой встрече с Наталией Гончаровой, «той бессердечной женщиной», погубившей поэта, она, помертвев, воскликнула: «Никогда меня не пощадят, и вдобавок перед детьми!»

Из воспоминаний Александры Араповой:

«Веселой я ее никогда не видала. Мягкий ее голос никогда порывом смеха не прозвучал в моих ушах; тихая, затаённая грусть всегда витала над ней. В зловещие январские дни она сказалась нагляднее; она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе».

Одна из икон, перед которой молилась Наталия Николаевна — образ Спаса Нерукотворного, — некогда принадлежала пращуру гетману Петру Дорошенко и дана была ей в приданое.

Сохранилась еще одна фамильная икона — «Воскресение Христа» (ныне она — в музее-заповеднике «Михайловское»). На ее обратной стороне Наталия Николаевна сделала памятную надпись: «Благословила Надежда Пушкина при смерти своей внучку Марию Пушкину». Есть в том поистине божественные сближения: мать поэта, ее свекровь умерла 29 марта 1836 года, в день светлого праздника Пасхи — Воскресения Христова…

Наталия Николаевна дожила до грустного юбилея — минуло двадцать пять лет со дня смерти Пушкина. Всю свою жизнь по пятницам (день смерти мужа) она постилась и молилась… В молитвах черпала она силы, молитвы спасли от безумия, — в первые дни после кончины поэта близкие всерьез опасались за ее рассудок.

Там день и ночь горит лампада

Пред ликом девы пресвятой;

Души тоскующей отрада…

В том великом горе дано было Наталии Пушкиной и утешение: ее муж не стал убийцей! Но жертвой. Великой искупительной жертвой. Бог отвел его руку от тяжкого преступления. Пушкин умер как христианин, исповедавшись и причастившись святых тайн. И всех простив.

И еще одно утешение было ниспослано ей в те горькие февральские дни. Беседы со священником Василием Бажановым.

П. А. Вяземский — А. Я. Булгакову (10 февраля):

«Пушкина еще слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым, которого рекомендовал ей Жуковский. Эти беседы очень умирили ее и, так сказать, смягчили ее скорбь. Священник очень тронут расположением души ея и также убежден в непорочности ее».

Свидетельство поистине бесценное! Но, к несчастью, не расслышанное в хоре голосов родных, друзей, приятелей, недругов поэта, — судивших молодую вдову или пытавшихся ее оправдать.

О чем на исповеди рассказывала она духовнику? Что за тяжкий груз лежал на ее сердце? В чем корила себя? В чем раскаивалась? Не могла она утаить о роковом свидании с Дантесом в ноябре 1836-го. То был тайный сговор, обман, ловушка. И она попала в нее. Идалия Полетика, ее кузина, пригласила к себе. Но в комнате ждал Дантес. Он упал перед ней на колени, умолял о любви. И даже угрожал застрелиться, если она не станет его. Свидание длилось всего несколько минут: воспользовавшись тем, что в комнату вбежала дочь Идалии, она спешно покинула дом приятельницы.