Читать книгу - "Королева Виктория - Екатерина Коути"

«Счастье мое закончилось! Рухнул весь мой мир! – писала Виктория дяде Леопольду. – Если я должна жить, то лишь ради моих бедных сирот и злосчастной страны, для которой его потеря обернулась потерей всего. Отныне я буду делать лишь то, что, как я знаю и чувствую, хотел бы он, ведь он все еще подле меня – его дух будет направлять и вдохновлять меня!»^[185]

Скорби Виктория предавалась с тем же рвением, с каким прежде планировала балы и путешествия. Виндзорский замок следовало задрапировать черным крепом. Ткани понадобилось столько, что за один день креп исчез со всех складов страны. Период придворного траура должен был стать самым долгим за всю историю Англии.

В самом трауре не было ничего необычного: учитывая высокую смертность, в Англии XIX века пышным цветом расцвела культура траура. В зависимости от степени родства с покойным, период строгого траура, когда в одежде преобладали тусклые черные ткани, мог длиться от года до нескольких месяцев. Из украшений допускались только изделия из гагата и прочих матовых материалов. Наступавший затем полутраур вносил разнообразие в гардероб, ведь теперь были уместны и светлые оттенки – серые, лиловые, коричневые.

Увлечение трауром было повальным: те, кому позволяли средства, шли за покупками в магазин «Джея и Ко» на Риджент-стрит, где был представлен широкий ассортимент траурных товаров – от черных гардин и вдовьих чепцов до носовых платков с черной окантовкой. Скорбящие победнее перекрашивали ситцевые платья, лишь бы не отставать от среднего класса. Вместе с хозяевами траур носили слуги: горничные облачались в униформу черного цвета, лакеи повязывали черную ленту на левой руке.

Но, несмотря на пиетет, который викторианцы питали к трауру, рано или поздно он заканчивался. Год, два, от силы три – и снова можно носить яркие шелка и посещать балы, а заодно подумывать о новом браке. Примерно того же подданные ждали и от своей королевы. Но Виктория вновь удивила всех. Когда в 1863 году поползли слухи, что королева готовится снять траур, она отправила опровержение в «Таймс». Вечное вдовство – вот каков был ее выбор.

Год спустя из часовни Святого Георгия в Виндзоре тело принца было перенесено в мавзолей во Фрогморе. Но одного мавзолея Виктории было недостаточно. Синяя спальня, в которой скончался Альберт, была превращена в нечто среднее между часовней и обителью призрака.

Вся обстановка комнаты оставалась точно такой же, как в тот миг, когда оборвалась жизнь консорта. Каждое утро слуги наводили в спальне чистоту: приносили кувшин воды для умывания, раскладывали на кровати одежду, даже чистили ночной горшок. Книги стояли в том порядке, в каком оставил их принц. Чернильница и бумага на столе терпеливо дожидались, когда их пустят в дело. Казалось, что хозяин комнаты вышел ненадолго, но обязательно вернется, поэтому к его приходу все должно быть в идеальном порядке. Посетители королевы обязаны были расписываться не только в ее регистре, но и в регистре Альберта, как будто устраивали рандеву с мертвецом. Как писал лорд Кларедон: «Королева считает, что он присматривает за ней, постоянно наблюдает за каждым ее поступком и что она состоит в общении с его духом».

От себя Виктория добавила в Синюю спальню мраморный бюст мужа, который украшала венками свежих цветов. Похожие бюсты появились во всех королевских резиденциях. Сохранилось немало фотографий, на которых скорбящее семейство позирует возле мраморного бюста: у принцесс, включая и крошку Беатрису, печально поджаты губы, а мать устремляет долгий зовущий взгляд на мраморный лик мужа, который взирает на нее пустыми глазами.

Виктория засыпала, прижимая к груди рубашку мужа, гладила гипсовый слепок с его руки. Над ее кроватью висела посмертная фотография Альберта, раскрашенная вручную. Со временем королева начнет собирать посмертные фотографии всех своих родственников и требовать подробные отчеты об их похоронах. Уже в 1891 году, после смерти одного из слуг, придворная дама Мэри Маллет отметила, что больше всего на свете королеву занимает «смерть и сопутствующие ужасы»: «Весь наш разговор был только о гробах и саванах»^[186].

То, что начиналось как тяжкое горе, переросло в маниакальную одержимость. Еще не раз современники будут задаваться вопросом: не сошла ли королева с ума?

Навестив мать в Осборне в феврале 1862 года, Вики делилась впечатлениями с Фрицем: «(…) Я так скучаю по нему, по звуку его шагов, такому милому голосу, дорогому мне лицу… Так больно наблюдать за мамой, молодой и красивой в своем белом чепце и вдовьем убранстве… Мама ужасно опечалена, много плачет. Осталась его пустая комната и пустая кровать. Мама засыпает, накинув на себя папин сюртук, а рядом кладет его красный домашний халат и другую одежду!.. Бедной маме приходится в одиночестве ложиться в постель и вставать тоже одной – и это уже навсегда. Она любит папу так сильно, словно бы только вчера вышла за него замуж»^[187].

Письма к Вики свидетельствуют о том, как тяжело Виктория переживала свою потерю.

18 декабря 1861 года: «Как мне жить после того, что я повидала? Ах! Ведь каждый день я молила Бога, чтобы нам было позволено умереть одновременно, чтобы я его не пережила!.. Я никогда не предполагала, что меня вообще может постичь такое горе, такая страшная катастрофа. Что же со всеми нами станется? Что будет с этой несчастной страной, с Европой, со всем миром?»