Читать книгу - "Дуэль. Всемирная история - Ричард Хоптон"

Сторонники Раша не сомневались в победе. Бентинк — гость Уилтона — решил с той же уверенностью, что Раш никуда не годится, и занялся заключением пари против этой лошади. Последнюю ставку он принял от самого Осболдстона, прямо из седла, когда конь направлялся к месту старта. Сквайр поставил 100 фунтов на своего коня из расчета 2–1 против лорда Джорджа. Надо ли говорить, что Раш легко одержал победу. Леди де Гро пришла второй. Бентинк — никогда не умевший проигрывать красиво — был взбешен, но заклад, что называется, остался закладом.

Однако на данном этапе всем пришлось расстаться до будущей весны. Поскольку долг есть долг, Сквайр в Ньюмаркете обратился к лорду Джорджу и попросил отдать деньги. Бентинк, явно еще кипевший из-за случившегося в Хитон-Парке, ответил: «И вы еще осмеливаетесь иметь наглость и нахальство говорить со мной о каких-то деньгах!» Он обвинил Осболдстона в обмане зрителей, но, тем не менее, не отрицал обязанности платить. Осболдстон, со своей стороны, оскорбленный прилюдно, пожелал восстановить свое доброе имя. Несмотря на колоссальные усилия примирить противников со стороны доброхотов лорда Джорджа, опасавшихся за его жизнь на дуэли с лучшим стрелком, участники условились о встрече.

Апрельским утром в шесть часов двое господ сошлись на Уормвуд-Скрабс. У Осболдстона возникли трудности с поиском кого-то, кто согласится бы стать его секундантом, но в итоге он уговорил составить ему компанию мистера Хамфриса. В роли секунданта лорда Джорджа выступал полковник Энсон. Что точно произошло в тот день, покрыто завесами тайны, однако очень вероятно, секунданты, так опасавшиеся подвергать опасности жизнь лорда Джорджа, намеренно не положили в пистолеты пули. В результате шуму получилось много, а вреда никому ровным счетом никакого. Сквайр всегда подозревал — а он не зря считался очень опытным стрелком, — что его пистолет не зарядили должным образом.

Важная роль спиртных напитков в истории дуэли уже отмечалась. Тем не менее, справедливым будет утверждать, что в английском обществе на исходе восемнадцатого и в начале девятнадцатого столетия они имели особое значение. То была эпоха «человека трех бутылок», как это называлось, когда джентльмены без всяких особых поводов поглощали огромное количество спиртного. Уильям Хогарт написал свой «Современный разговор в полночь» на заре 30-х гг. восемнадцатого века — работа потом очень хорошо раскупалась как гравюра, однако она оказалась бы вполне злободневной даже и спустя столетие. На ней изображается находящаяся в самом разгаре пирушка джентльменов. Время за полночь, на дополнительном столике множество опустошенных бутылок, на столе тоже полно емкостей со спиртным, а также большая чаша пунша. Сами бражники находятся в разной кондиции: один упал, разбивая бутылку у себя в руке, другой с бессмысленным видом шатается по комнате, а еще двое, судя по всему, заснули.

Одна из причин того, почему люди так много и так часто выпивали, состоит в том, что у них просто имелось предостаточно возможностей для этого. Ужины начинались рано, и после них оставалось множество времени на возлияния. В 80-е гг. восемнадцатого столетия подобные вещи были традицией в хороших домах Англии, что подтверждал французский путешественник, гостивший у герцога Грэфтона в Юстоне. Ужин начинался в четыре пополудни и стал, по мнению рассказчика, «одним из самых изматывающих опытов у англичан, ибо тянулся, как обычно, четыре или пять часов». После того как съедали блюда, приносились вина, а спустя некоторое время дамы покидали джентльменов.

Вот именно тут-то и начинается настоящее веселье — нет англичанина, который бы сверх всякой меры не радовался в такой особенный момент. Тут начинают выпивать — иногда в пугающих количествах.

Затем французский гость отметил воздействие продолжительного распития спиртного на разговоры.

Беседа становится свободной, насколько вообще возможно. Всяк выражает политические взгляды с такой же откровенностью, как если бы говорил о вещах личных. Порой разговаривают открыто и на совершенно неприличные темы да так, что даже злоупотребляют этим…{409}

Нетрудно предположить, что такие продолжительные пьянки могли и легко приводили к неосторожным высказываниям, ссорам и — как следствие, вполне возможно — вызовам.

Дуэль между майором Кэмпбеллом и капитаном Бойдом в июне 1807 г. оказалась одним из тех редких случаев в тот период, когда вынесенный обвинительный приговор — смерть — довели до исполнения. За обедом после окончания инспекционной проверки в полку два офицера заспорили об упреке проверяющего генерала в адрес Кэмпбелла ранее в тот день. По мере того как офицеры разогревались вином, разгорались и страсти — спор достиг высокого накала и вылился в дуэль. Поединок разыгрался тогда же и там же — то есть в столовой. Бойд погиб. Приговор Кэмпбеллу и приведение его в исполнение стали следствием сомнительных обстоятельств, при которых проходила дуэль. Совершенно очевидно, что спиртное играло важную, если не ключевую роль в истории, что являлось скорее правилом, чем исключением в те времена. Историк девятнадцатого века в рассказе об этой дуэли написал: «В те дни большого пьянства… ни один офицер не считался годным к командованию ротой, если не осиливал за обедом трех бутылок портвейна»{410}.

Частое и сильное пьянство служило отличительной чертой жизни как военных, так и штатских. Государственные мужи в любом секторе политической палитры славились печальными пристрастиями к спиртосодержащим жидкостям. Виги могли похвастаться Фоксом и Шериданом — легендарными пьяницами, тогда как и тори гордились премьер-министром, Уильямом Питтом, и его шотландским дружком и собутыльником, Дандесом, так что — едва ли есть основания для сомнений — всегда без страха проиграть могли бросить вызов оппозиции в схватке стакан против стакана. Джентльмены в восемнадцатом столетии пили портвейн, причем не для одного только вкуса, а для того, чтобы напиваться. Согласно Эндрю Барру, портвейн на исходе восемнадцатого и в первые годы девятнадцатого столетия не походил на тот сладкий и приятный напиток, который понимается под портвейном в наши дни. Обычно принимали его за едой. Популярность крылась не в сладости, а в крепости. «Он удовлетворял, — пишет Барр, —

потребностям тех, кто хотел вина для употребления после еды, чтобы почувствовать себя пьяными, так и тех, кто стремился промыть себя сильным и сухим напитком после поглощения огромного количества всевозможной пищи»{411}.

Французские столовые вина из района Бордо, из Бургундии и с берегов Роны, по мнению все того же Барра, оставались практически неизвестны в Англии в тот период, причем даже и для самых богатых слоев общества. Популярность портвейна заключалась отчасти в его крепости и вкусе, но также и являлась последствием длительных войн с Францией. В ходе таких продолжительных периодов отчуждения от всего французского проблема заключалась даже, наверное, не только в сложности с получением вин из Франции, но в том, что само их потребление считалось непатриотичным. Португалия же, с которой у Англии имелись давние и прочные связи, в том числе и торговые, представлялась вполне подходящим источником поставки спиртного.