Читать книгу - "Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден"

Огюст Пюжен. Фонтан «Четыре времени года» на генеральской улице.

Огюст Пюжен. Фонтан на улице Гайона в предместье Сент-Оноре.

Каждую зиму все повторяется сызнова. В определенный момент министры меняют кожу, словно змеи. В делах та же неясность, тот же сумбур. Несчастные провинциалы, вы являетесь в Париж о чем-то хлопотать, чего-то требовать; но что значат ваши проблемы сравнительно с проблемами министров! ваше дело постоянно откладывают на завтра, да вы и сами предпочитаете дождаться завтрашнего дня. К чему добиваться милости покровителя, чье положение непрочно? ведь по прошествии нескольких дней его благосклонность из полезной может сделаться вредной. И вот провинциал медлит, ожидая исхода голосования, от которого зависит и его судьба. Эту политическую озабоченность выдают самые простые детали светской жизни. Господа предупреждают слуг, что воротятся поздно, потому что хотят присутствовать на заседании палаты. Утром вас будят раньше обычного, чтобы вручить срочное письмо; в письме этом говорится примерно следующее: «Сегодня должен выступать Берье, мне бы очень хотелось его послушать; не можете ли вы достать мне билет?» А затем в шесть вечера супруги господ депутатов получают от родственниц или приятельниц записки такого содержания: «Любезная сестрица (Милая подруга)! Что слышно из палаты? Какие виды на министерство? Выступал ли господин де Ламартин?» — или даже такого: «Милая Стефани, я одевалась, чтобы ехать к госпоже де Монт…[371], но до меня дошли слухи, что министерство в полном составе подало в отставку; тебе что-нибудь известно? Стоит ли мне заезжать за тобой в восемь вечера, как было намечено?» Эта полная неизвестность ужасна. Она сказывается на всем — на развлечениях и на обязанностях, на делах и на парюрах. Никто не знает, кому следует льстить, никто не дерзает злословить без опаски, все на всякий случай улыбаются всем и ругают утром тех, кого хвалят вечером; все то содрогаются от ужаса, то воскресают от надежды, то поднимают голову с гордостью, то опускают глаза в смятении. Дальше так продолжаться не может. Пусть все амбиции поскорее будут удовлетворены, и мы вновь обретем способность любить и ненавидеть, трудиться и отдыхать, как прежде.

В прошедший вторник Мольер привлек во Французский театр много народу; впрочем, комедия разыгралась не только на сцене. Некий господин из партера не разделял всеобщего веселья; простодушные шутки «Мещанина во дворянстве» его возмущали. «Право, — восклицал он, — это отвратительно, это жалко, это грубо! С каких пор здесь представляют подобные фарсы? — Да тому уж сто семьдесят девять лет», — самым непринужденным тоном отвечал ему сосед. […]

26 января 1839 г.

Роскошь убранства и вульгарность манер. — Несносный комфорт

Кажется, Париж наконец очнулся; милосердие пришло на помощь веселости: недаром мы к нему взывали. Поначалу все были так печальны, что отваживались танцевать только в благотворительных целях. Несчастные выручили счастливых; они возвратили в Париж развлечения и праздники, таким образом заранее отблагодарив своих благодетелей. Бал в пользу бывших королевских пенсионеров, назначенный на ближайший понедельник, будет, говорят, великолепным, как никогда; все балы, которые мы видели в прошедшие годы, столь прекрасные, столь элегантные, столь превосходно устроенные, с пирамидами цветов и рядами зеркал, с созвездиями свечей и галереями пышных арабесок, со столами, утопающими в цветах, и дивным оркестром, со всей этой роскошью, элегантностью, блеском, — все эти балы, как нам обещают, совершенно потускнеют на фоне бала, который состоится в Кружке двух миров[372]. Мы уже давно слышим рассказы об этих просторных залах, не уступающих залам королевского дворца, и это наводит нас на серьезные размышления о том, как неслыханно подорожало за последние три-четыре года убранство домов; это форменное безумие! Самый маленький диванчик стоит сто луидоров[373], самый скромный светильник — не меньше полутора тысяч франков. Стоимость оконной рамы равняется девичьему приданому, обстановка гостиной стоит столько же, сколько обучение сына, безделушки из будуара сгодились бы на уплату выкупа королю. Камины обтянуты бархатом с золотыми кистями, подлокотники кресла украшены кружевами; стены обиты роскошными материями, затканными золотом и серебром, такими плотными и такими прочными, что, пожалуй, удержались бы вертикально сами по себе, а при необходимости еще и поддержали бы те стены, которые они призваны украшать; это не шутка: обивка салона с каждым годом становится все плотнее, зато стены — все тоньше. Сказочно красивы занавески: они нынче двойные, тройные и висят повсюду. Дверь прячется за занавеской, шкаф прячется за занавеской, книжный шкаф тоже скрывается занавеской; порой в одной комнате можно насчитать восемь или даже девять занавесок, а поскольку все они разные, ощущение такое, точно перед вами выставка тканей. Мебель вся позолоченная; стены тоже позолоченные; в одном из элегантнейших парижских особняков, говорят, целых семь позолоченных гостиных, обставленных позолоченной мебелью. Так нынче принято. В залах для приемов царит однообразная роскошь. В салонах для бесед — как их называют в провинции — напротив, в чести самый изысканный артистический вкус. Сюда однообразию входа нет, здесь правят бал каприз, фантазия, а порой даже сердечные привязанности, ибо эти салоны служат приютом воспоминаний; здесь собрана мебель самых разных стилей и самых разных веков; здесь позволительно не печься о соразмерности деталей. Гармония здесь — в мыслях, вдохновлявших хозяйку дома. Эта шкатулка досталась ей в наследство от тетки; этот столик она получила в подарок от старого друга; вот эту мелочь привезла из Испании, а эту ей прислали из Константинополя, из Александрии, из Алжира; а вот эту безделку она выиграла в благотворительную лотерею. На маленьком мольберте, обтянутом красным бархатом, красуется портрет работы господина де М…; а вот этот прелестный рисунок принадлежит госпоже Д… А это что за кошмар? Это портрет хозяйки дома. Кто автор? Приятельница, а некогда и соперница. Прелестная жардиньерка получена в подарок от господина де Б…, великолепные фиалы — от госпожи X…, а откуда этот восхитительный ковер? — «Я купила его у одной бедной женщины, умиравшей с голоду». А над всеми этими милыми и бесполезными вещицами величаво царит увядший лавровый венок — бесценная святыня этого храма, награда за экзамен по греческому или латыни, за перевод с французского или на французский — награда, полученная возлюбленным дитятей, свидетельство его триумфа, память о дне великого праздника, всемогущий талисман, исцеляющий от горьких разочарований, предохраняющий от нескончаемых неприятностей, заветная мысль, предмет гордости, а быть может, и просьба о снисхождении. Ведь этот детский венок, брошенный среди бесчисленных экранов, курильниц, китайских болванчиков и прочего вздора, кажется, молит взоры, ослепленные таким обилием бесполезных предметов, о прощении, ведь он, кажется, заверяет: элегантная жизнь — не совсем пропащая, она повинуется не только правилам света, но и самому священному долгу, самой святой любви.