Читать книгу - "Харикл. Арахнея - Вильгельм Адольф Беккер"

— Тише, мой молодой друг, — прервал его архивариус, — я знаю, что ты сидел у ног многих мусейанских философов, да ещё и до сих пор клянёшься ты учением Эстратона, тогда как твой соученик, царь Птолемей, давно от них отказался. Но и он признал, что философия есть та связь, которая соединяет различные приобретения и открытия ума, тот живительный дух, который призывает их к жизни, тот пробный камень, на котором пробуется правдивость одних и поддельность других. Но раз поётся хвалебная песнь Александрии, мы не должны забывать библиотеку, куда стекаются сокровища знаний с Востока и с Запада и где даётся возможность жаждущему познаний изучить все произведения ума прошлых времён и других народов. Слава нашему царю, а также — я хочу быть справедливым — и его высокой супруге за то, что кто только служит музам на греческой земле, будь то исследователь, поэт, зодчий, ваятель, живописец, актёр или певец, — всех призывают они в Александрию, и для всех призванных находится дело. Дворцы достаточно быстро вырастают из земли.

— Хотя не так, как грибы, — перебил его Гермон, — а как прекрасные, благородные произведения искусства. Скульптура и живопись заботятся о том, чтобы украсить их снаружи и внутри.

Проклос же продолжал:

— И не одним только людям строят жилища, но и богам, как греческим, так и египетским, каждому в своём роде.

— Отправляйтесь же, друзья, в сады Панеума! — вскричал Филотос.

А Гермон прибавил, обращаясь к Тионе:

— Да, надо взойти на гору, но уже по дороге держать глаза открытыми. Им будет достаточно работы: видеть всё новые и новые предметы. Ваши ноги будут стоять там, наверху, на сухом месте, но душа ваша будет купаться в целом море вечной, непреходящей божественной красоты.

— Послушайте-ка этого врага красоты! — насмешливо, указывая пальцем на художника, сказал Проклос.

А Дафна, стоявшая близко к Гермону, прошептала в радостном замешательстве:

— Вечная, божественная красота… как я счастлива, что слышу именно из твоих уст восхваление ей!

— А как же иначе назвал бы я то, — отвечал художник, — что меня там восхищало часто до глубины души. В греческом языке не существует более подходящего выражения всего высокого и великого, которое там расстилается перед моими глазами и проносится в моём уме. Вот и пришлось употребить это, подобное хамелеону, слово, но для меня значение этого слова несколько иное, чем для тебя и вас всех. Когда я смотрю на Александрию со всем тем, что в ней живёт, движется, творит и так свободно, естественно и разнообразно развивается, меня приводит в восторг не одна только красота, ласкающая глаз, а то, что я ставлю выше неё: здоровый, естественный рост этого города, его действительная, полная живительных соков разносторонняя жизнь. Выпьем же за правду, за истинную красоту, как я её понимаю, Дафна!

Говоря это, он приподнял кубок. Она, дотронувшись губами до своего, живо воскликнула:

— Покажи нам эту правду в законченном образе, вырази в этом образе мысль, одушевляющую её, и я, право, не могу себе представить, какая будет разница между ней и той красотой, которую мы до сих пор считали за высшее…

Её прервал громкий возглас рулевого: «Свет Пелусия», — и действительно, яркий свет маяка, стоящего у входа в гавань, пробивался сквозь туман, скрывший теперь от взоров всех луну. Разговор больше не возобновлялся, так как на море поднялось довольно сильное волнение, и многие из гостей Филиппоса вздохнули с облегчением, когда их нога коснулась твёрдой земли.

Прибывши в роскошный дворец коменданта приезжие удалились на покой. Но сон, казалось, бежал от ложа Гермона. Никто не был ему теперь так близок и дорог, как Дафна, и всё же воспоминание о Ледше волновало его кровь. Когда он вспоминал, каким грозным огнём горели иногда её чёрные глаза, тогда она казалась ему каким-то злым духом, порождённым ночью, подобно Эриниям. Но тут же ему невольно припоминались их ночные свидания в заповедной роще богини Астарты и её по временам страстная нежность и оригинальная красота всей её фигуры. Правда, он никогда не слыхал её смеха, но сколько очарования было уже в одной её улыбке! Неужели он потерял её навсегда? Нельзя ли будет, вернувшись в Теннис, испросить у неё прощения и уговорить её дозволить вылепить с неё статую Арахнеи? Во время переезда в Пелусий он всё присматривался к Альтее, и теперь ему казалось настоящим оскорблением её требование отдать ей его любовь. Да, от одной только Ледши зависел успех его Арахнеи. Ничего нельзя было ожидать от его статуи Деметры, и в ночной тишине, когда и серое кажется чёрным, он решил разбить это неудачное произведение. А не запрещала ли ему любовь к Дафне искать вновь сближения с Ледшей? Как примирить эти два чувства, как прекратить эту борьбу? Быть может, завтра, при дневном свете, ему покажется всё иначе; теперь же ему казалось, что он попал в петлю и что нет возможности избавиться от неё. Была ещё и другая причина, мешавшая ему спать: оконные отверстия были закрыты деревянными ставнями, и поднявшийся ветер заставлял их колыхаться и трещать, и Гермон забывал все свои душевные невзгоды, чтоб только думать о своём больном друге, состояние которого ухудшалось при такой погоде, и не раз вскакивал он со своего ложа, чтобы посмотреть, не поднялась ли буря.

Когда же на другое утро, поднявшись после неспокойно проведённой ночи, он увидал, что сильный ветер гонит по всему небу свинцовые, почти чёрные облака и крупные капли дождя с шумом падают на землю, он решил тотчас же ехать обратно в Теннис к Мертилосу. Войдя в так называемую мужскую залу, он нашёл всё общество за столом. Все дружески приветствовали его, только Альтея не обратила внимания на его поклон; казалось, будто все его мысли о ней были ей известны. Зато Тиона и Дафна отнеслись к нему сердечнее, чем когда-либо. Филиппоса не было среди присутствующих: важные известия из Александрии и переговоры с Проклосом задержали его. Архивариус хотел узнать, согласится ли этот храбрый воин, комендант самой важной крепости, быть союзником Арсинои в заговоре, который она замышляла против её царственного супруга, но, уходя от Филиппоса, Проклос должен был сам себе признаться, что вряд ли была надежда склонить на их сторону престарелого военачальника. Только незадолго до полудня мог вернуться Филиппос к своим гостям, которым предложил осмотреть достопримечательности этого укреплённого портового города. Вместе с Дафной последовал его приглашению