Читать книгу - "Портрет Лукреции - Мэгги О'Фаррелл"

Доктор отвлеченно добавляет:

— Ее светлость выглядит…

— Подозреваю, — продолжает Альфонсо еле слышно, — что она предотвращает беременность силой воли, нездоровым характером. Бывают ли настолько взбалмошные женщины, что дети отказываются в них приживаться?

Лекарь явно мешкает с ответом:

— Никогда, — осторожно отвечает он, — о подобном не слышал. Ее светлость родом из очень хорошей семьи. Возможно, вы имеете в виду невоздержанность характера?

— Можно и так сказать.

— Уверяю, это беда многих юных дам. В вашей жене слишком много огня. У нее горячая кровь, а горячая кровь ведет к перенапряжению женского ума. Конечно, я могу это вылечить. Исправить подобное довольно легко. Рекомендую делать кровопускание, ставить банки, принимать определенные травы и минералы. Я лично позабочусь о нужных пропорциях. Ей нужно питаться прохладными продуктами; ежедневно употреблять немного птицы, зеленые овощи, красное мясо, сыр и молоко. Никаких пряностей, бульонов, перца или помидоров. И пусть ее окружают спокойные, благодатные картины. Изображения диких животных следует убрать. Кости, перья и прочие варварские атрибуты хранить не рекомендуется. Один раз в день ее светлость должна заниматься легкими физическими упражнениями, отдыхать в постели после приема пищи и сразу после пробуждения. Никаких треволнений, танцев, музыки, творчества, чтения — кроме религиозных текстов.

— Отлично.

— Уверен, желанное событие скоро произойдет.

Шарканье, шорох: видимо, лекарь откланивается и пятится к двери. Лукреция хочет вернуться в постель (вдруг Альфонсо вернется?), но тут лекарь добавляет:

— Чуть не забыл. Нужно отрезать волосы.

— Волосы?

— Они цвета огня, ваша светлость, — поясняет он с явным неодобрением. — И слишком длинные. Пламя разогревает кровь. Помните, ее нужно охладить, сдержать. Уверяю, стрижка поможет.

Наверх посылают несколько слуг. Они прибывают с сундуками и кусками материи. Клелия следит, как со стен снимают картины: куницу-белодушку — подарок на помолвку, наброски белой мулицы, написанную маслом лисицу и загнанного оленя, портрет женщины с домашним леопардом, который Лукреция нашла в салоне delizia и перенесла в свои покои. Когда чужие руки тянутся к ее коллекции перьев, гальки и коры, Лукреция бросается к ним и встает между слугами и своими сокровищами. Никто не слушает ее возражений, и она набирает полные руки дорогих сердцу вещей, однако перья и камешки тотчас отнимают двое стражников из коридора; они хватают ее за руки и не дают шевельнуться. Эмилия возмущается:

— Не смейте ее трогать, отойдите!

Клелия велит девушке помолчать, а стражники стоят молча, посеревшие и несчастные, как горгульи. Лукреция садится на подоконник и прячет голову в коленях.

Пучок двухцветных шипов дикобраза, высушенные мхи и лишайники, блюдо с абрикосовыми косточками, отполированными до блеска, — все кладут в сундуки и уносят прочь.

На их место Клелия вешает натюрморт с инжиром и лимонами, классическую картину с мужчинами, стоящими в кругу, изображение блеклой Мадонны: нимб над ее головой несоразмерно огромен, а младенец Христос в набедренной повязке смотрит вяло и безразлично.

Книги тоже отняли («дабы избежать треволнений», если верить Клелии) вместе с красками, пергаментом и мелками. Лукреции дозволяют немного бумаги и чернил для писем.

Ей приносят сверток с травами, которые нужно пить перед ужином. Клелия добавляет кипятка в высушенную смесь, и воздух наполняет зловоние.

Лукреция опускает взгляд на чашку. Жидкость в ней темно-зеленая, на пенистой поверхности плавают черные крупицы. От омерзительного запаха накатывает тошнота.

— Это хорошо, — замечает Клелия с другого конца комнаты. — Очищает вас от огня. Видите, уже помогает.

Задержав дыхание, Лукреция делает глоток. Жидкость густая, вязкая; рот наполняет противоречивый вкус прелых листьев, горькой мяты и перечного аниса, покрывает язык и попадает не в то горло. Лукреция давится, кашляет, отплевывается — но пьет.

— Быстрее, — торопит Эмилия, протягивая крохотный кусочек сыра, — съешьте. Заглушит вкус.

Лукреция запихивает сыр в рот; мягкий молочный вкус смягчает горечь трав.

Она крупно вздрагивает и отдает служанке чашку.

После обеда заходит секретарь с напоминанием от его высочества: герцогине нужно отдыхать.

Эмилия с Клелией укладывают ее в постель; туго натягивают постельное и заправляют под пуховый матрас. Лукреция лежит, закипая от ярости. Лежать в кровати посреди дня, смотреть в полог… Невыносимо.

Клелия приносит ножницы с ручками в форме длиннокрылых журавлей: герцог велел отрезать Лукреции волосы.

Лукреция взвешивает ножницы в руке, просовывает палец в кольцо — наклоненный к лапам кончик клюва.

Она никому не позволить себя обстричь — ни Клелии, ни Эмилии, ни Нунциате: той, похоже, не терпелось обкорнать длинные локоны Лукреции.

— Это к лучшему, — заявляет Нунциата, пытаясь вырвать ножницы из рук Лукреции. — Сама увидишь. Вот будешь носить ребенка, про волосы даже не вспомнишь.

Лукреция обрежет их сама или не обрежет вообще.

Она стоит у зеркала. Распущенные волосы волнами сбегают по спине до самых щиколоток, щекочут ноги. Как-то раз, держа в руке пышную прядь, мать назвала их «единственным богатством» Лукреции, словно поверить не могла, что природа так щедро одарила самую блеклую из ее дочерей. Волосы Лукреции вызывали неизменную зависть сестер: у них никак не получалось отрастить свои до такой же длины. Мария с Изабеллой втирали друг другу в корни настойку мальвавискуса и веточек ивы, но ниже талии волосы все равно высыхали и секлись. А Лукреция свои только время от времени расчесывала, и росли они пышной густой гривой, напоминая рыже-золотой ручей. Мария частенько говорила:

— Я их отрежу и заберу себе.

Лукреция негодующе вскрикивала. Мария приколет себе ее волосы? Какая подлость! Софии приходилось разнимать сестер.

На самом деле Мария только грозилась. А Лукреция обстрижет себя по-настоящему, собственными руками, и Марии они не достанутся.

Она разглядывает свое отражение. Лицо бледное, бескровное, глаза круглые. На лице и страх, и решительность. Лучи солнца играют в водопаде волос. Лекарь сказал, что эти восхитительные теплые волны подогревают ее кровь, будоражат душу, портят характер, нарушают баланс гуморов.

Одной рукой Лукреция поднимает прядь, другой — ножницы. В зеркале видно, как Эмилия ахает и прикрывает рот. Нунциата щебечет о беременности, продолжении рода, необходимой жертве и поудобнее усаживается в кресле.

Пальцы Лукреции слегка дрожат, но скорее от волнения, чем от страха. Она делает, что требуется. Точнее, сейчас сделает. Не хочется, однако иного выхода нет. Не она, так кто-нибудь другой, а она никому не позволит себя обстричь. Это ведь ее волосы. Ее голова. Пусть забирают картины и краски, запихивают в нее лекарства, давят на живот, заглядывают в горло и запирают в комнате, но свои волосы она обрежет сама.

Лукреция раскрывает ножницы и примеривается к длине у уха. Вот-вот щелкнут лезвия.

— Нет! — восклицает Эмилия. — Не досюда!

— Не так коротко, —