Читать книгу - "Вселенная Айн Рэнд - Гэри Вайс"

Борн продолжила методично выстраивать обвинения против Алана Гринспена: неспособность регулировать экономику, неспособность предотвратить слияние банков в громадные корпорации, которые уже не имеют права на банкротство. «Неужели Федеральная резервная система не в состоянии нести ответственность за свои действия, не в состоянии исполнять свои обязанности?»

Гринспен был не в том настроении, чтобы признавать ошибки или каяться. Он, кажется, был рад возможности обставить все так, будто он и не поворачивался спиной к Айн Рэнд. Первым делом он заявил, что никогда не сомневался в правильности своей идеологии.

«Прежде всего, — начал он с нажимом, и его голос звучал сипло и решительно, — изъян системы, который я признал, заключался в том, что она не позволяет в полной мере осознать состояние и масштаб потенциальных рисков, которые до тех пор были еще не испытаны». Дав ложную трактовку своей октябрьской исповеди 2008 года, Гринспен продолжил переписывать историю, опровергая саму мысль о том, что когда-то был Маэстро. «Может быть, вам и казалось, будто мои идеи относительно регулирования имели какой-то вес и влияние на Конгресс. Но лично я так не считаю».

Время выступления Борн истекло, и больше никто не развил ее мыслей. Ни один из членов комиссии не зачитал Гринспену расшифровку стенограммы его покаянного выступления 2008 года. Никто не возразил в ответ на его ошеломляющее заявление, будто он не имел никакого влияния на Конгресс. Попытка переписать историю удалась: никто ничего не заметил. Гринспен прибегнул к излюбленной технике объективистов, проверенной временем: отрицай реальность.

В одном отношении Гринспен был прав. От своей идеологии в речи об «изъяне» он не отрекся. Разумеется, его выступление перед комиссией Ваксмана оставило совсем иное впечатление. Однако пудрить мозги — это искусство, в котором Гринспен был виртуоз. Его появление перед комиссией Ваксмана послужило своей цели — перенаправило гнев общественности и конгрессменов в другую сторону. И отрекаться от благословенного Гринспену не пришлось.

Он покинул зал заседания комиссии и занял почетное место в обществе, продолжая продвигать программу Айн Рэнд. Пока длилась рецессия, к которой привела его политика, он в марте 2011 года написал статью для журнала «International Finance», в которой уверял, будто правительственный «активизм» замедляет темпы восстановления.^[216] Откуда такая высокая безработица и недостаток инвестиций? «Я делаю вывод, — сказал он, подводя итог, — что как минимум половина, атои три четверти причин проистекают от громадного потрясения и неуверенности, которые поселились в конкурентной, регулирующей и финансовой среде со времен крушения „Lehman Brothers“ и были порождены волной правительственного активизма». В конце статьи он написал: «Нынешний правительственный активизм мешает всеобъемлющему и динамичному восстановлению экономики».

Тоже самое мнение Гринспен высказал и в комментарии для «Financial Times», опубликованном в марте 2011 года.^[217] Его миссия состояла в том, чтобы атаковать акт Додда — Фрэнка — наполовину оформленный закон, которым Конгресс с таким большим опозданием ответил на ужасы 2008 года. Хотя закон был слабый, ной в таком виде его было довольно Алану Г ринспену. Гринспен, посещавший салон на Тридцать шестой улице, Гринспен, писавший для антологии «Капитализм», противостоявший любым формам правительственного регулирования, вернулся. Правда, вряд ли он вообще уходил.

Статья начиналась с краткой истории финансового кризиса по версии Алана Гринспена. «Регулирующие органы были захвачены врасплох крахом, для борьбы с которым, как нам ошибочно казалось, у нас запасено достаточно средств». Проблема, иными словами, заключалась не в безрассудстве банков и страховой компании «AIG», которое усугублялось слабым регулированием, а в неспособности банков сохранить достаточно резервных средств, чтобы компенсировать собственную некомпетентность. С самого начала финансового кризиса он твердил одно и то же, как мантру: беда не в разгуле дерегулирования инев злоупотреблениях со стороны банкиров, а в неспособности банковского руководства сохранить необходимые резервы на случай тех самых злоупотреблений, которые он поощрял. Это все равно что обвинять сетку-рабицу, из которой сделан забор, в том, что воры постоянно ее разрезают.

А от следующего утверждения просто глаза лезут на лоб: «Сегодняшние конкурентоспособные рынки, хотим мы это признать или нет, приводятся в движение „невидимой рукой“ Адама Смита, только на международном уровне, и ее действия совершенно не поддаются^[218] пониманию. За редчайшими исключениями (например, в 2008 году) всемирная „невидимая рука“ обеспечивала относительно стабильный валютный курс, стабильные ставки кредитования, цены и размер заработной платы^[219]». Финансы, заявил Гринспен, — материя слишком сложная, регулировать их невозможно.

На «редчайшие исключения» последовала желчная реакция от комментаторов вроде Генри Фаррелла, университетского блоггера, который попросил своих читателей отыскать другие примеры «редчайших исключений»: «За редчайшими исключениями, „русская рулетка“ — это веселая, безопасная игра для всей семьи».^[220] Пол Кругман презрительно хмыкнул, написав в своей колонке в «New York Times»: «Алан Гринспен не оставляет попыток закрепить за собой репутацию худшего из бывших председателей Совета управляющих ФРС за всю историю ее существования».^[221]

Гринспен может сколько угодно бежать от реальности, однако стереть его слова и поступки нельзя. Факт состоит в том, что Рэнд потерпела крах. Ее идеи разбились о реальный мир, в котором маниакальный эгоизм — не благо, а вред; в котором бизнесмены, привлеченные запахом денег, пускаются во все тяжкие, а капитализм требует правительственного надзора, потому что иначе неумеренность капиталистов погубит и финансовую систему, и общество в целом.

Бытие по-прежнему бытует, и это замечают все, кроме рэндианцев. Натаниэль Бранден хорошо сформулировал в своих мемуарах эту мысль: «Сегодня кажется болезненно очевидным, что если уважение к реальности является главной добродетелью объективиста, то мы далеко не всегда развивали в себе это качество, а в один прекрасный день реальность неизбежно возникает на пороге и предъявляет вексель к оплате».^[222]