Читать книгу - "Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева"

Состоите ли в браке? Секретарь за конторкой скрипит пером. Но вот полковник Жуковский с носом-грушей между близко посаженными глазками спрашивает, с какой целью Ермолаев хотел проникнуть в лазарет Пороховых заводов и какое дело он имел к преступникам Хрулёву и Степанову.

Ах, вот оно что! Госпитальный смотритель, заячья душа, настрочил на него донос!

Стараясь унять волнение, Ермолаев объяснил, что шел пешком на дачу тайного советника Оленина, куда был приглашен в гости, случайно вспомнил, что слышал от плац-майора, будто в лазарет при Пороховых заводах поместили некоторых солдат бывшего Семеновского полка, а тут ему как раз попались на мостике лекарь и смотритель, вот он и обратился к ним с вопросом из чистого любопытства.

– Вы состояли прежде в переписке с этими нижними чинами? В каких-либо сношениях?

– Нет, не состоял. Они служили в роте, которой я имел честь командовать до отставки, вот и все.

– В таком случае как вы объясните вот это?

Жуковский придвинул к себе два развернутых письма, выбрав их из кучи на столе. Одно было от унтер-офицера Ефима Юдина, другое – от рядового Никифора Отрока, отосланное из Кексгольма. Сердце Ермолаева скакнуло, больно ударившись о грудную клетку, и все же он недрогнувшим голосом ответил, что сам просил своих бывших подчиненных известить его о новом месте службы, каковая просьба и была ими исполнена. Что в этом странного?

– Переписка офицера с нижними чинами – непозволительное фамильярство! – отчеканил Жуковский. – Потрудитесь разъяснить комиссии, как следует понимать слова рядового Отрока, вам адресованные: «Несчастное происшествие, случившееся с полком нашим, вам уже коротко известно, известно даже и то, кто сему начально причиною».

Бух, бух, бух – стучала кровь в ушах. Превозмогая подступающую дурноту, Ермолаев заговорил о том, что и членам комиссии несчастное происшествие в Семеновском полку известно хорошо; сам он при этом не присутствовал, но знает, что началось все с государевой роты, с первого батальона, он же командовал прежде 3‑й гренадерской ротой 3‑го батальона, которую к зачинщикам отнести никак нельзя, но которая безвинно пострадала, как и прочие. Говоря все это, он видел, как хмурятся брови и резче обозначаются складки у губ.

– Кем писаны к вам эти письма? – хрипло пробасил Голенищев-Кутузов, подвинув в сторону Ермолаева еще несколько листков.

Дмитрий Петрович узнал неряшливый почерк Щербатова.

– Моим другом, князем Иваном Щербатовым, – ответил он. – Это письма личные, и я просил бы…

– Потрудитесь прочесть вслух вот это.

Несколько строк в письме были подчеркнуты красным карандашом. «Вы не смеете заставлять меня! – хотелось крикнуть Ермолаеву. – Это не до вас относится!» Но вместо того он сглотнул слюну и принялся читать:

– Цель же моего путешествия в ту сторону мне не удалась, потому что мы с Якушкиным разъехались. Из Смоленска скакал я в Дорогобуж, оттуда в Москву, оттуда в деревню, из деревни в Москву, где и нахожусь четвертый день. Надеюсь же на днях скакать в Ярославль, оттуда назад, а потом скакать в Новгородскую губернию, оттуда назад. Пожалуй, пиши, не произведен ли кто из подпрапоров, когда будет царь, что мне ожидать и пр. Так нельзя ли пригнать, чтобы я чрез месяца полтора мог знать, на что решиться.

– Кем и куда был послан князь Щербатов и с какою целью?

– Никем и никуда, он находился в отпуску!

– Откуда же такая поспешность? Что за надобность быть во многих городах, в других даже губерниях? Как связаны сии поездки с помещиком Якушкиным? Что вам известно о тайном обществе офицеров, собиравшемся в Москве?

Ермолаев растерянно моргал.

– Я, право… Господа, я… Ни о каком обществе я и не слыхивал, и Щербатов… Почем мне знать, что за дела у него в Москве… какие-нибудь семейные…

– Но он же спрашивает у вас, на что ему решиться?

Бедный Ермолаев совсем сбился, покраснел, не в силах выдавить из себя ни слова. В груди пеклó. «Вот я и овца на суде у лисы!» – с ужасом подумал он, глядя в круглые глаза генерала с красными прожилками на белках. Наверное, точно так же Кутузов смотрел двадцать лет назад на генерала Кологривова, когда арестовал его, чтобы тот не помешал убийству императора Павла…

– А вот другое письмо к вам, – неумолимо продолжал Кутузов. – «Ты не поверишь, как жалко было мне узнать, что офицеры не остались при солдатах… Я вижу, что нашему брату не нужно было отставать в благородной решимости от сих необыкновенно расположенных, хотя некоторым образом преступных людей». Кто были офицеры, побуждавшие солдат к неповиновению?

– Да поймите же, ваше превосходительство! Я уже вышел в отставку, Щербатов находился в отпуску! Нас с ним не было в казармах в момент беспорядков, и что они произошли, так в том нашей вины никакой нет, разве что по французской пословице судить, что, мол, отсутствующие всегда виновны…

– Однако все приведенное явно говорит, что приготовление к случившемуся происшествию вам было небезызвестно, – вступил третий член комиссии, тоже генерал, которого Ермолаев видел впервые в жизни. – Даже более того: вы были верным членом происшествия, поскольку питали ненависть к полковнику Шварцу.

Ермолаев сразу узнал бумагу, лежавшую перед говорящим, – это было его письмо к Шварцу, написанное уже после отставки, которое он так и не отправил адресату!

– Полковник Шварц…

Ермолаев смешался. Он знал, что Шварца тоже судили и даже приговорили к смерти, но государь оставил его жить, запретив только принимать его на службу. Как быть? Порядочно ли будет высказать сейчас за глаза, другим людям, все те упреки, которые он не решился в свое время бросить Шварцу в лицо? Это значило бы пинать лежачего.

– Скажу по совести, что полковник Шварц вел себя в полку… безрассудно, и некоторые его поступки… привели меня в негодование, побудив даже оставить службу, которую я иначе продолжал бы до сих пор. Поступки эти теперь уже всем известны…

– Какие именно поступки? Извольте объясниться.

У Ермолаева запылали уши. Он чувствовал себя бедным мальчиком перед строгим учителем, на которого смотрят несколько пар глаз, выжидая, что он станет делать. Назвать кого-нибудь нельзя: заклеймят фискалом, перестанут с ним разговаривать, будут на лестнице «проходить сквозь него», а не назвать – накажут его самого, а ведь он не виноват! Не виноват!

– Ну вот хотя бы его привычка превращать церковные парады в учение. При этом он часто впадал в гнев, бросал даже шляпу свою на землю и топтал ее. Право, господа, невозможно было удержаться от смеха…

– Вы смеялись над вашим начальником при нижних чинах?

– Не то чтобы открыто… Пожмешь, бывало, плечами…

– Другие офицеры тоже внушали солдатам неподобающие мысли?