Читать книгу - "Слеза чемпионки - Ирина Роднина"

Лена, как человек, связанный с музыкой, имела хороший слух и музыкальную память, поэтому довольно быстро овладела английским языком, но главное — она его учила. Я же «лепила» по наитию. У меня был набор слов, а дальше я, можно сказать, импровизировала. Но самое интересное, что мои дети, мои ученики меня очень хорошо понимали. Лена не только быстро освоила язык. Она в шестьдесят лет научилась водить машину, потому что жить у нас в горах без этого умения невозможно. Сначала она ездила на машине вокруг нашего озера. Потом потихоньку научилась спускаться с горы. Затем освоила фривей и сама стала ездить в Лос-Анджелес. Однажды она звонит мне часов в двенадцать ночи: у меня, говорит она, загорелся мотор. То есть какие-то лампочки на панели горели, а мы в этих лампочках мало что соображали. Я вызывала ей техническую помощь. Потом к двум часам ночи поехала забирать ее с этого фривея.

Она не все время жила со мной в одном доме. Только первое время. Потом в том же самом комплексе, что и я, тоже купила дом. Так получилось, что последние ее годы мы вместе шли по жизни.

И далеко не сразу мы узнали, что она тяжело больна. Здесь вообще какая-то мистика. Заканчивался летний лагерь. Это был первый год, когда я переехала в Лос-Анджелес и работала по такому графику: четыре дня внизу и два дня в горах, в Центре. Но на самом деле расписание сложилось тяжелое. В понедельник я полдня работала в горах, потом спускалась вниз. Во вторник и среду работала внизу, а весь четверг проводила в Центре, пятницу и часть субботы уже в Лос-Анджелесе. Шел две тысячи первый год.

Лена жила и работала в Центре, но два раза в неделю приезжала заниматься с учениками в Лос-Анджелес. Летние программы для нас всегда были самые тяжелые. У меня с ней в конце июня состоялся трудный разговор. Я еще до начала лета ее спросила: «Лена, как ты собираешься работать, сколько мне оставлять учеников, какой объем работы ты можешь выполнить?» Мы договорились, кому она будет делать программу. Но вот уже первый летний месяц заканчивается, а она так ни разу ко мне и не приехала. Ученики спрашивают: когда Лена будет нам делать программу? Наконец она появилась. В тот год Лена много и достаточно успешно работала с Энджел Никодинов — третьим номером Соединенных Штатов Америки в женском одиночном катании. Рассказывала мне, как они с Энджел ездили к Марине Зуевой в Канаду, консультировались насчет программы.

Я обратила внимание, что она выглядит очень усталой. И подумала: конечно, возраст дает о себе знать. Все-таки ей рано утром пришлось выезжать из дому, чтобы, к девяти часам спустившись с горы, приехать в город на каток. Весь день Лена со мной работала, а вечером садилась в машину и обратно. Это нелегко, а ей шестьдесят четыре. В общем, я заметила, что ей тяжело работать, не более того. Она отправилась с Энджел в Австралию. А я улетала в Москву. И, прощаясь, мы договорились, что встречаемся в Москве в мой день рождения, 12 сентября.

11 сентября весь мир содрогнулся от того, что произошло в Нью-Йорке. Я, естественно, в Москве застряла. Когда случилась катастрофа, мы с Оксаной были на приеме у Сергея Ястржембского. Я когда увидела все, что происходит на экране телевизора, первое, что подумала, — кино. За год до этого вышел фильм, как арабы уничтожают Нью-Йорк. Там такие же взрывы, а жителей города террористы согнали на стадион. Я говорю, опять какой-то фильм ужасов придумали. Потом обратила внимание, что это — трансляция CNN. Тут Ястржембский сказал: одиннадцать самолетов атаковали Штаты от Нью-Йорка до Сан-Франциско и Лос-Анджелеса. Мы с Оксаной рванули домой — она тогда жила в моей арбатской квартире. Мы открываем входную дверь, дома работает телевизор, на экране лос-анджелесский аэропорт. Я начинаю кричать. Потому что понимаю: раз они показывают этот аэропорт, что-то уже произошло в Лос-Анджелесе. Я этот аэропорт знаю как свои пять пальцев. Дозвониться до дома не могу. На трое суток вся Америка осталась без связи. Дозвонился до меня Миньковский, который тогда был в Канаде. Он оттуда быстрей добрался до Алены, которая находилась в закрытой школе типа нашего интерната. Сашка уже жил в Москве.

Все эти шесть суток, пока Миньковский не приехал в Лос-Анджелес, я не жила на этом свете. Уехать не могу — нет самолетов. С первым же рейсом я вылетаю в Лос-Анджелес, а прилетев, узнаю, что этим же самолетом Лена Черкасская, оказывается, прилетела в Москву. Она успела из Австралии добраться до Лос-Анджелеса. Но точно так же, как и я, оттуда в Москву уже не могла вылететь. Это мне рассказала Энджел, она жила у Черкасской. И добавила: «Лена не очень хорошо себя чувствует».

На следующий день ко мне приходят на каток родители Энджел. Они болгары. В свое время бежали из страны, ему было девятнадцать, ей восемнадцать лет. Попали в Америку через Южную Африку. Они первые, кто сказал мне, что с Леной беда. Диагноз очень плохой, но Энджел его не знает. Когда они приехали, Лена жила в горах, а Энджел вернулась домой. Через пару дней Энджел звонит: что делать, Лена не хочет ничего есть, все время стонет и не встает. «Мы приехали, — говорят мне родители Энджел, — забрали ее и отвезли к врачам, которые тут же поставили диагноз. Но мы ни Лене его не говорили, ни Энджел». Они единственно с кем связались — с Трушкиным. Он им сказал: сажайте в первый самолет и отправляйте в Москву. Только они мне это рассказали, я тут же позвонила Лёне. Он мне: Ира, катастрофа. Через неделю я вновь прилетела в Москву.

Лену положили в то же здание в Красногорском госпитале, в то же отделение, на тот же этаж, где лежала моя мама. Чуть ли не в ту же палату. Я вокруг госпиталя кругами ходила, потом Трушкину сказала: «Леня, я не могу здесь находиться, я уезжаю, я артистка никудышная, я не сыграю. Не смогу показать, что у нее все в порядке.» Мы созванивались каждый день. Последний раз я с ней разговаривала за полдня до ее смерти. Утром мы поговорили, а вечером ее не стало.

У нее оказалась онкология в последней стадии, вероятно поездка в Австралию и работа на льду как-то спровоцировали ускорение процесса. Потом только я вспомнила, что ведь обратила внимание на то, что она сильно устает.

Она сгорела за те же шесть недель, что и моя мама. Она позвонила в Лос-Анджелес, когда я обратно вернулась, и говорит: «Ира, я тебя очень прошу, посмотри за Энджел, пока я не поправлюсь». Ее родители и прежде хотели, чтобы я стала ее тренером, но, скажу честно, мне не хотелось с ней работать. Я ее знала давно, очень капризная девочка. С ней нелегко. Я могла ей что-то подсказать, но не настолько, чтобы называться ее основным тренером. Тем более я все больше и все чаще стала поглядывать в сторону Москвы.