Читать книгу - "Джойс - Алан Кубатиев"

Интерес и поддержка «Эгоиста» вернули Джойсу уверенность и напор. В январе 1914 года он снова пишет Гранту Ричардсу и настойчиво предлагает ответить на свое недавнее письмо с вопросом о судьбе сборника. Через четыре дня пришло письмо Ричардса — он согласился напечатать «Дублинцев».

Так настал перелом в литературной судьбе Джеймса Джойса, которому придется прожить одну из самых тяжелых писательских жизней и явить при этом поучительную твердость и мужество, а также редкую способность ломать отношения именно с теми, кто делал для него больше всех.

Контракт был не слишком выгоден: за первые 500 экземпляров — никаких роялти, 120 экземпляров автор выкупал сам, но Джойс не стал вникать в тонкости. Ему казалось куда более важным сохранить свою пунктуацию, но когда Ричардс не согласился, он уступил и в этом. Первые гранки пришли в конце апреля, и Джойс очень быстро проработал их, вернув вместе с копиями газетных рецензий на «Камерную музыку» — маркетинговый прием, которым он воспользуется еще не раз. К сожалению, не удалось получить предисловия Элисон Янг, и издать книгу в мае, «счастливом месяце» Джойса, тоже не удалось: она вышла только в июне, тиражом 1250 экземпляров.

Книга вышла, твердыни не рухнули, по улицам Дублина не маршировали гневные ревнители нравственности. Рецензии были вполне приличные — самым ужасным, в чем обличали Джойса, был цинизм или отсутствие идеи, Эзра Паунд в «Эгоисте» от 15 июля возвестил возвращение стиля в ирландскую литературу, а Джеральд Гулд в «Нью стейтсмен» возглашал появление гения, хотя и слишком стерильного. Джойс регулярно посылал обозревателям благодарственные письма, не столько из признательности, сколько из желания «глубже впечатать свое имя в их память» (Р. Эллман). Ричардс даже был доволен, что сенсация оказалась такой скромной.

Первая мировая война властно вмешалась в литературную жизнь Джойса, как и Вторая, которая практически отменит все усилия по продвижению «Поминок по Финнегану». К маю 1915-го, когда сотни тысяч британцев уже пали на полях сражений, было продано всего 379 экземпляров — вместе с теми ста двадцатью, которые по контракту выкупил автор. Джойс был расстроен, однако Ричардс утешил его, сказав, что в войну продаются успешно лишь патриотические песенники.

«Эгоист» не отказался от «Портрета…» даже по такой грандиозной причине, и Джойсу пришлось налечь на работу. Глава за главой он отсылал рукопись Паунду, а тот передавал их в редакцию; их печатали вставками по 12–15 страниц. Появление романа Паунд считал gloire de cénacle^[80], и с ним единодушны были остальные, включая Форда, Льюиса и Олдингтона; он непрерывно занимался делами Джойса, подключив на случай обвинений в непристойности Фрэнка Харриса. Изменились и многие намерения по части завершения романа. Характер героя стал богаче: например, у Стивена появляется чувство юмора, которое раньше дремало, и к концу текста всё достовернее — это не просто юность. Это юность гения.

Опасаясь потерять шанс, Джойс усиленно работает над рукописью и с ноября пересылает куски в «Эгоист». Отправлять приходилось через посредника — почтового сообщения между Британией и Австрией уже не было. Тесть Шмица, Бруно Венециани, имел в Мурано фабрику красок и помогал переправлять корреспонденцию. Последние страницы пятой главы попали к Паунду лишь в конце июля 1915 года, судя по тому, что в августе он пишет Джойсу о только что прочитанном «великолепном завершении» и что «готов использовать самые безумные гиперболы». Книга крепкая, совершенная, устойчивая, сравнимая с Харди и Джеймсом, являющая высокую ценность.

Джойс любил внимание, но важнее было то, что теперь он был не писателем из Триеста, а международным литератором, что он вошел в английскую словесность и что им заинтересовались и друзья, и враги. Осуждение, похвала, иронические разборы, полное отрицание — все равно, лишь бы не неизвестность. Теперь, когда с ним были Паунд и Гарриет Уивер, он сумел не только закончить «Портрет…», но и начать «Изгнанников». И в папках набиралось все больше и больше заметок, вырастающих в книгу, не похожую ни на что из написанного прежде.

Первые заметки к «Изгнанникам» ноября 1913 года о возвращении на родину, дружбе, измене совпадают с теми, что разрабатываются в новом романе. Джойсу интереснее ощущения и состояние мужа, а не любовников: только что прожив заново жизнь юного Стивена и как бы завершив ее, он именно в муже-персонаже мог ощутить свою теперешнюю зрелость. Антагонистов он находит легко; в «Изгнанниках» он мстительно переодевает в обманувшего доверие Роуэна — и Роберта Хэнда, и Гогарти, и Косгрейва, и Кеттла, и Прециозо. Пережитое воплощается в грустную мысль: друг — это тот, кто хочет завладеть твоими мыслями, потому что закон запрещает ему завладеть твоим телом и телом твоей жены, а доказать, что он твой ученик, может, только предав тебя.

При всем интересе Джойса к театру, «Изгнанники» — его единственная пьеса^[81]. Несомненно могучее влияние Ибсена и в теме, и в композиции, и в стиле.

Джойс утверждал, что эта пьеса не о супружеской неверности, но об изгнании, однако среди ключевых линий — встреча Ричарда и Роберта, друзей детства, встретившихся спустя девять лет и до сих пор враждующих из-за привязанности одной и той же женщины. Кипит стихия зависти и предательства, хрипит шекспировское «чудовище с зелеными глазами». Берта, загадочная жена Ричарда, и есть женщина, которую Роберт до сих пор желает. Он даже проговаривается, что она стала в девять раз красивее за девять лет, прожитых с Ричардом в Италии. Все происходит за несколько дней. Берта, рассудительная красавица в лавандовом платье, оказывается меж двух свирепеющих соперников. В самой темной части своей натуры Ричард хочет быть преданным ею, «тайно, подло и коварно». Он подталкивает ее к свиданию, которое назначает ей Роберт, чтобы убедиться, насколько верны его сомнения. А Роберт уверяет ее, что муж желает избавиться от всех цепей мещанских условностей.

«Мышеловка в трех актах», говорил о ней Джойс. Если так, то кошкой здесь должна быть Берта; но она опровергает эти ожидания — в ней нет ничего от Гедды Габлер, она не интриганка, она не будет натравливать их друг на друга, скорее наоборот — ей верится, что она может снова сблизить их, ее ум, говорит Джойс, «как морской туман». Поединок Ричарда и Роберта неожиданно рассказывает о чести и достоинстве Берты.

В записях к пьесе сказано, что Ричард желает дать Берте свободу, но не может ожидать, что результатом ее обретения окажется супружеская верность. Может статься, что она как раз не сможет примирить их или развязать этот жестокий узел. Но для нее свобода совсем не то, что для Ричарда: не расставание, а сознательное укрепление союза. Она ждет от него хотя бы намека на то же, но он порабощен собственной уверенностью, что не может властвовать над другим человеком. Именно такая любовь к жене удерживает его от решительных действий. Именно поэтому он создает ситуацию, в которой будет только страдать.