Читать книгу - "Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера - Алексей Шерстобитов"

Я не хочу говорить об играх, о плате за спокойствие, пусть даже закамуфлированной под благие намерения, и еще много о чём, не потому что об этом надо умалчивать, но кричать, и явно не мне.

Находясь здесь долгое время, остаться самим собой так же тяжело, как пройти через поле в дождливую, ветренную погоду, и остаться сухим и не замёрзшим. Телевизор в этом не помощник, он даже не заставляет разум работать, выплёвывая не просто мусор, но мусор даже не в профессиональной упаковке. Я говорю про эти, Богом не забытые места, где, как острым ножом, сделан срез общества с его чрезмерно явными нарывами и болезнями и отнюдь не одними отщепенцами. Более всего пугает разрастающаяся здесь наркомания, впрочем, рост которой немногим больше, чем на свободе, ещё немного, и вся жизнедеятельность этих учреждений будет надёжно от неё зависима, так же, как и те места, откуда все мы прибыли и, кажется, это не стечение обстоятельств и далеко не случайность.

Несколько ушёл от темы. Так вот, о телевизоре — тут он и отвлекает, и поглощает, но, едва поддавшись этому успокоению, вы таете в глазах своего разума, превращая усладу в животную страсть. А чем ещё заняться? Читать себя нужно заставить, борясь с напирающими мыслями; писать часто некому — адресатам некогда отвечать, да письмо и занимает всего час; на спорт может уйти ещё один час, общение с обычным человеком скоро зацикливается, и через не такой уж большой промежуток времени начинают повторяться не только темы или фразы, но и истории, которых в жизни рассказчика, оказывается, совсем мало. Разговаривающие перестают замечать это, и жизнь принимает форму фильма «День сурка», с той лишь разницей, что такого разнообразия в выборе нет. Кстати, именно в день, когда у американцев проходит этот праздник, шутки ради, меня и задержали.

Ещё проходит день, месяц, год, и каждый из них ничем не отличается от предыдущего, если нет стремления провести здесь время с пользой, а не убить его, хотя, в любом случае, это жизнь под зеркальную кальку.

Хотя есть еще нечто, чем можно занять свободные часы — игры. В камерах всегда присутствуют, положенные по закону: шахматы, нарды и домино, карт вы здесь не найдете, ибо считается что только в них можно играть на интерес. Ну, здесь, что называется, спорить бесполезно да и излишне.

Интерес, который ставился на кон в моем присутствии, был либо пуст, либо на сигареты, либо на физические упражнения — отжимание от пола, приседания или упражнения для пресса. На «просто так» не играют, поскольку это вариант означает» пятую точку, на которой мы сидим, то есть на… — ну понятно и без объяснений. В процессе игры количество выкуриваемых сигарет увеличивалось, но зато для играющих время переставало существовать, чего нельзя сказать о не курящих или не увлекающихся.

Что делать — это необходимость и хоть какая-то разрядка, а раз так, значит действо нужное и положительное…

…Дни, идущие один за другим и почти сливающиеся в одну бесцветную, еле заметную линию, невидимо подводят к очередной «сломанной стреле» или «оборванной струне», что часто случается при неверных предположениях или обманчивой, казалось бы, твёрдой почве. Найдя или лишь почувствовав хоть какую-то уверенность в положении, начинаешь верить в продолжительность его. Нарушение же подобного виртуального спокойствия — очередной стресс, о котором не только осведомлены оперативные сотрудники, делающие всё для его организации, в чём почти всегда преуспевают, но и сами сидельцы, вот только борется с ним каждый по-своему. Кто-то вырабатавает антидот, кто-то находит в том свою прелесть и воспринимает это как удовольствие — от впрыска адреналина, что, впрочем, тоже учитывается и используется.

К примеру, переводят человека из суетливой, неспокойной, нервозной камеры в другую, где вместе с ним еще один тихий, молчаливый, ничего не говорящий и почти не подымающийся с кровати человек. Ведёт он — себя странно, будто после прохождения курса психотерапии спецсредств, даже движения заторможены, как, у саламандры. Так проходит день, два, неделя, тебя никуда не вызывают, вы постоянно вдвоём и постоянно в молчании — красота, мозг впитывает любую информацию, представляемую ему в виде пищи. Прочитанные книжки, доставляющие огромное удовольствие, лишь ублажаются уравновешенным состоянием и установленным режимом, кажется, что попал в какой-то отпуск. Но вот наступает день, когда твой сосед начинает двигаться чуть быстрее, говорит на пару фраз больше, словно познав неведомое, и явно хочет об этом рассказать. Почему нет, раз в две недели можно и поболтать, тем более — о чем-то высоком. После отбоя он подсаживается к тебе на кровать, вытягивает тонкую шею, которую никогда не поворачивает, но лишь весь корпус, случайно показывая тоненький шов, и ты понимаешь, что это след от верёвки… Сразу напрягаешься и вслушиваешься не только в каждое сказанное шёпотом слово, но пытаешься рассмотреть в полумраке дежурного освещения выражение его глаз и интонацию его души.

Он говорит тихо, вкрадчиво, желая донести до тебя каждое своё слово, притом ничего не объясняя — просто безсвязные фразы, явно много значащие в его прошлом. Возможно, это повествование о его положении, бывшем когда-то высоким, о семье и о том месте, что грезится ему уже несколько месяцев последнего периода его заключения. Понятно, что место не земное, а то, где собраны его минимальные желания на сегодняшний день, место, которое обещает одиночество и спокойствие.

Какие чувства испытывает человек в подобной ситуации расскажу из своего опыта.

Незаметно мурашки начинают пробегать по спине, и ты чувствуешь какую-то свинцовую тяжесть, изливающуюся из него и пытающуюся завладеть твоим спокойствием, которым ты наслаждался целых две недели, совершенно не обращая внимания на этого старика. Он не мылся, но от него не пахло, он сидел за столом, что-то жевал, но, оказывается, почти не ел и почти не пил, и сейчас, глядя на его восковые, почти прозрачные пальцы, вспоминаю, что я не помню, чтобы он ходил в уборную. Подымаясь на прогулку, он согбенно садился на скамейку прогулочного дворика, закрывал глаза и застывал, всё его движение, которое выдавало в нём жизнь, было где-то между верхним срезом губ и кончиком носа, которые шевелились в изредка произносящихся про себя фразах. Это было удобно, потому что дворики были маленькие и заниматься никто не мешал.

Через 2–3 дня после нашего знакомства я перестал задавать ему вопросы или пытаться помочь. На всё он отвечал одинаковым движением руки, говорящим: «Оставьте меня, пожалуйста». Ложась спать, он не раздевался, а вставая, не пытался потянуться, мимика его была нулевой, а глаза с мертвенно-прозрачными серыми зрачками совершенно не шевелились, производя впечатление просто стекла — стекла, на котором не оставался даже пар от собственного дыхания, и дыхания тоже не было слышно.

Он казался много старше меня и, сидя рядом, тяжестью своего иссохшего тела даже не примял матрац. Я пытался собрать воедино всё им сказанное, но любая мысль разбивалась о постоянно повторяющуюся фразу: «Какое счастье, что мы оказались в одной камере, мы всё устроим очень быстро». Ещё полчаса, и моё терпение начало заканчиваться, я готов был поддержать его, мог постараться успокоить, в конце концов, просто оборвать, но он был невменяем и видел точную цель, средством достижения которой определил именно меня: «Вы же тот самый, тот самый “Солдат", вам же ничего не стоит, а мне будет легче». Кажется, смысл его желания становился понятным, но вся тяжесть моего положения только начала до меня доходить. Алексей (оказывается, мы были тёзками, и разница в годах была не более пяти лет, хотя он выглядел стариком) продолжил: «Вы же профессионал… Помогите мне уйти из жизни!». При этих словах, которых я в жизни никогда не слышал и которых никогда не предполагал услышать, скорее, мог подумать о ситуации образной, я наконец понял, что попал в положение, грозящее стать не просто нонсенсом, а печальной бедой, и не только для него.