Читать книгу - "Дафна - Жюстин Пикарди"

Ньюлей-Гроув, январь 1960

Симингтон чувствовал, что весь пылает от возбуждения, горло сжимается, желудок выворачивается наизнанку. Он так и не смог понять, почему притворился другим человеком, когда Дафна приехала к нему с визитом месяц назад, — это было необъяснимо, если учесть, как долго он предвкушал ее приезд. Возможно, он никогда по-настоящему не верил, что эта встреча состоится; иначе зачем было держать ее в тайне от Беатрис? Зачем он подгадал так, чтобы Беатрис отсутствовала во время визита Дафны? Вероятно, ему хотелось исключить возможность встречи двух женщин.

Он не мог вспомнить, когда принял решение назваться Моррисоном, именем, которое он вытащил из воздуха, как пролетающее перо, и которое было девичьей фамилией его матери и названием типографии ее отца — теперь-то он вполне осознавал это. Но чем чаще он вспоминал момент появления Дафны у дверей его дома, тем сильнее была уверенность, что присвоение чужого имени не было осознанным решением, просто эти слова выплыли из его рта, прежде чем он сумел их остановить и загнать обратно в глотку.

Она выглядела великолепно, когда в ореоле блестящих светлых волос стояла на пороге. На ней были серые фланелевые брюки, шелковый шарф, стянутый на шее узлом, — вся такая шикарная со своими жемчужными сережками и большим обручальным кольцом с бриллиантом. Он же ощущал себя убогим, незначительным провинциалом, а ведь ему хотелось предстать перед ней благородным ученым, авторитетным и эрудированным, своего рода профессором, дающим урок наивной юной студентке.

«Леди Браунинг…» Стоило этим словам слететь с его языка, и он уже не помнил себя, забыл обо всем. Она — леди Браунинг, жена героя войны, а он — обедневший безработный библиотекарь. Хуже того, он опозорен — ходячее бесчестье. У нее есть все, у него ничего нет…

Если, конечно, не считать тетради Эмили: у него она была, но Дафна об этом не знала. Именно поэтому он вел себя так глупо: ему хотелось, чтобы она увидела, каким сокровищем он обладает, — совершенно бесценным, и оно принадлежало ему. Но теперь его охватил панический ужас: показав ей тетрадь Эмили, он выдал свой секрет. Поняла ли Дафна, что тетрадь не его и ему не следовало ее показывать? А что если ее расследование было достаточно тщательным и она доискалась до глубин — узнала, что это та самая тетрадь, которая пропала из коллекции сэра Альфреда Лоу в Хонресфельде, и что мистер Симингтон, этот тихий как мышь скромник, — последний из тех, кто владел ею?

Но ведь у него не было намерения красть хонресфельдскую тетрадь, так же как и оставлять у себя фрагменты стихов, собранных под зеленым сафьяновым переплетом, — томик, взятый им из дома-музея Бронте почти тридцать лет назад, когда он пытался доказать, что почерк на рукописи скорее принадлежит Брэнуэллу, а не Эмили. По вине Уайза, а не Симингтона одно из стихотворений Брэнуэлла было приписано Эмили, чтобы продать его по наивысшей цене, и оно действительно было продано некоему богачу, достаточно глупому, чтобы поверить в подлинность свидетельства Уайза, хотя любой человек, имеющий хоть каплю здравого смысла, мог видеть, что то был почерк Брэнуэлла, а не Эмили, и, значит, стихотворение «Твоей душе навеки чужды…» написано Брэнуэллом.

Именно об этом он хотел рассказать Дафне и показать ей стихотворение Брэнуэлла, чтобы они вместе, объединив усилия, сравнили его почерк с почерком Эмили. Но когда это должно было случиться, он все испортил. «Не встреча вышла, а полное недоразумение, вот всегда у тебя так», — прошипела мать в его правое ухо, болевшее, как и все трясущееся в ознобе тело.

А Дафна вернулась в Корнуолл. Она теперь далеко и молчит: переписка после их встречи месяц назад прекратилась, словно опустился занавес, скрывающий их обоюдное смущение, если, конечно, она не попалась на удочку, поверив, что он действительно Моррисон. Но это означало бы, что она никогда не видела его фотографии, а ей наверняка попадался его снимок в какой-нибудь старой статье, посвященной Обществу Бронте. Да и упоминание об исчезнувшей хонресфельдской тетради со стихами Эмили она, скорее всего, встречала.

Мысли Симингтона накручивались одна на другую, а голова разболелась так, что, казалось, вот-вот расколется: напряжение было невыносимым, словно в черепе скопился пар от кипящей воды. «Ты всегда был переполнен паром, и ничем больше», — шептала ему мать.

Беатрис тем временем не прекращала ворчать, пилила его из-за долгов, настаивала, что нужно продавать дом. Призывы прислушаться к ее словам становились все более назойливыми. Но ей придется подождать, он не в состоянии что-либо делать, не может даже подняться со стула в своем кабинете.