Читать книгу - "Деды и прадеды - Дмитрий Конаныхин"

Глава 17

Орден Ленина

Как-то раз, в благословенном 1976 году, моя двоюродная бабушка получила орден Ленина.

Поскольку это награждение за ударные надои совпало с не менее ударной датой её сорокалетия, вся родня Вари Завальской была извещена самым простым и надёжным способом.

Не успела ещё вся живность в округе досмотреть самые сладкие предутренние сны, как Варя была у автопарка. Там она взяла честное слово у водителей утренней смены, и верные гонцы, кто улыбаясь, а кто и кряхтя, вспоминали внушения по поводу секретности поручения. Что-что, а крутой нрав заведующей Дарьевской молочной фермы они знали не понаслышке, а если ещё учесть, что, кроме характера, непререкаемого авторитета, приятных мужскому глазу форм и увесистого кулака, Варя Завальская обладала невероятно острым языком, то не было такого ослушника, который рискнул бы получить до гробовой доски какое-нибудь особенно обидное прозвище. Как вы понимаете, в тех краях для мужской репутации такая угроза была пострашнее осадной мортиры.

Вдобавок ко всему пузатые двухлитровые банки отборной сметаны, которыми Варя подкрепила свои поручения, радовали глаз каждого истинного малоросса. А таким истинным малороссом становится любой водитель (впрочем, как и газовщик, комбайнёр, парикмахер, агроном или сам председатель колхоза), знакомый со вкусом пышущих паром вареников с вишнями, да ещё в сметане, да со свежим мёдом. Поэтому, предвкушая вечерние вареники, водилы исполнили поручения с военной точностью.

К восьми утра в Дарьевке, Торжевке, Липовке, Зозулихе, Подгребельном, Мироновке, во всех трёх Калиновках и самом Топорове многочисленная родня Вари перешла на осадное положение.

Матриархат железной рукой пресёк всё ворчание разбуженных мужей, братьев и сыновей и отправил мужчин в многочисленные магазины и сельпо с поручениями и списками. А глаза их прабабушек, бабушек, жён, сестёр, дочек, внучек и даже правнучек загорелись тем особенным пламенем, с которым ни один здравомыслящий потомок Адама никогда не станет спорить.

Как опытные моряки при виде садящихся на воду чаек предвещают жестокий шторм, так и всё мужское племя поняло — быть Великому Застолью, «ни шагу назад», пленных брать не будут, дезертиры будут преданы вечной анафеме и отлучению от мягкой постели, застольной чарки и шматочка сала, поданного любящей рукой, что было совсем уж немыслимо.

В то прекрасное время я жил у моих бабушки и дедушки. Мне было шесть лет. Бабушку звали бабушка Тася. Бабушка Тася Завальская. А тётя Варя Завальская, которая и устроила эту радостную круговерть во всей родне, доводилась бабушке Тасе двоюродной сестрой. Поэтому я и оказался свидетелем этих событий.

Я проснулся утром с ощущением бесконечного счастья, которое бывает у шестилетних мужчин, прекрасно разбирающихся в радостях жизни, но ещё не познакомившихся лично с такими человеческого рода изобретениями, как школа, порядок и массовая глупость. Из дальней комнаты глухо бомкнули старинные французские часы, которые привёз из Кракова ещё мой прадед. Я любил считать эти удары. «Восемь, девять». Ого!

Я вскочил и побежал на цыпочках на кухню, подрагивая от предвкушения удивительностей нового дня. Ударив в забухшую дверь всем телом, я ворвался в маленькую кухоньку. Бабушки не было. Наверное, пошла на огород подкопать картошку. На углу стола, как всегда, стояла тарелочка, с которой навстречу мне уже смеялись и светились яркие, жёлто-оранжевые молодые морковки. Нет ничего слаще — встать утром и грызть сладкую, только что с грядки, молодую морковку!

Я взял железную кружку и зачерпнул ледяную колодезную воду, которая стояла в большом ведре возле стирального котла, вмурованного рядом с белоснежно выбеленной русской печью. Это было невероятно вкусно — пить малюсенькими глотками холодную воду притоптывать ножкой, смотреть в окно, где искрилось каплями росы весёлое украинское утро, рассматривать крестиком вышитого разноцветного кота, висевшего над кухонным столом, и ждать бабушку со спелой клубникой. Дедушка был на дежурстве. Он должен был прийти к полудню.

Пора было основательно подкрепиться. Я метнулся в спальню, барабаня пятками, набросил плюшевое покрывало на постель, надел шорты и прибежал назад на кухню — умываться. Вода в умывальнике была тёплой — бабушка положила прямо в воду сваренные «в мешочек» яйца. Я взял с подоконника жутко красивую импортную пасту «Колинос» (я считал, что таким образом научился читать уже и по-гречески) и с удовольствием долго возил щеткой по зубам, рассматривая такой красивый жёлтый тюбик с тёмно-зелёными буквами, так похожими на наши. Я ещё раз прочитал это название. «Ко-ли-нос». Это было что-то такое, как сказать, что такое… А впрочем, неважно. Я умылся тёплой водой, стараясь фыркать и плескаться, как дедушка.

Дедушка был мой герой.

Не было таких вещей, которых бы он мне не смастерил в своём сарае, где у него стоял большущий фанерный чёрный ящик, в котором лежал волшебный, невероятный, фантастический набор инструментов из самого Ленинграда. К моему восторгу, мне разрешалось брать все инструменты — клещи, стамески, отвёртки, напильники, ручную и лучковую пилы, точила, пассатижи, кусачки, круглогубцы, рубанки. И даже ручную дрель! Моя левая рука была вся покрыта белыми шрамами от неудачных попыток освоить всё это великолепие. На одном только указательном пальце был с десяток белых полосок, но дедушка научил меня самостоятельно бинтовать порезы, а бабушка научилась не пить сердечные капли при каждой моей «осечке».

Зато как они радовались, когда я проскакивал мимо них на огород, поднимая над головой сделанную из дощечек модель бомбардировщика, на крыльях которого крутились маленькие деревянные пропеллеры! У меня уже был свой настоящий нож — «микитка». Всамделишный складной нож, который можно было наточить до удивительной остроты. Этим «микиткой» я и наделал себе большинство порезов, выстругивая модели каравелл. Да, настоящих каравелл. Прошлым летом папа и мама приехали из Москвы в отпуск и привезли мне в подарок настоящий синий велосипед «Орлёнок» и огромную, синюю-синюю, как дедушкины глаза, книгу «Юные корабелы». Как же я её читал! Взахлёб, «словно глухую шапку надел», я ничего не видел и не слышал. Поэтому бабушке приходилось долго меня звать и упрашивать, чтобы я слезал со старой груши, которая росла перед домом.

На груше, среди шершавых толстых ветвей, где-то метрах в пяти над землёй, я устроил настоящее гнездо, штаб, настоящую индейскую хижину на манер тех, что вычитал у Купера и Кервуда. На полу лежала всамделишная коричневая медвежья шкура (вообще-то это был коричневый